Призрак Заратустры

Стрельба над тихой рассветной пустыней распугала немногочисленное зверье и беспечно плескавших в воздухе крыльями жаворонков. Даже глухие от природы змеи, учуяв всеобщее беспокойство, поторопились уползти восвояси и попрятаться.

А в кишлаке, до которого было не более версты, проснулся усатый человек с сабельным шрамом на щеке. Он спал в одной из комнаток глинобитного дома, который при всей своей убогости хорош тем, что в нем не бывает жарко. Нищие дехкане не знают кроватей, поэтому гостю — а это был именно гость, ибо внешность он имел славянскую, хотя прочно приставший к коже загар свидетельствовал о том, что он под южным солнцем уже давно, — предложили в качестве ложа ватный матрас. Эти матрасы, по-здешнему «курпачи», — вещь универсальная. Ночами на них спят, а днем складывают и используют в качестве сидений, поскольку стульев в бедных домах тоже нет.

Проснувшись, усач сунул руку в нишу, выдолбленную в стене. За неимением шкафов в таких нишах обычно хранится домашняя утварь, но гость положил туда револьвер.

Где-то рядом спешно затопали, отдернулся полог, закрывавший вход в комнатку, и усач в одно движение откатился в угол, выставив перед собой руку с наганом.

— Кто? Стреляю!

— Товарищу Мокрый! — отозвались из полумрака тоненькой фистулой. — То ж я! Не признали?

Вбежавший говорил с мягким малороссийским акцентом. Это был худощавый, если не сказать тщедушный, красноармеец, рукава его гимнастерки напоминали бубенчики, в которых болтались тощие запястья.

— Павлуха? — усач опустил револьвер и прытко поднялся на ноги. — Откуда пальба? Фить!

За это «фить!» он себя ненавидел. Хотя, если рассудить, вины его не было: восемь лет назад в стычке с каппелевцами лишился переднего зуба. Вместо костяного вставили железный, да не вполне удачно, и теперь при выдохе иной раз получался присвист.

— Оттудова! — худыш махнул рукой влево. — Кажись, за солончаками… Три раза бабахнули, и тишина. Прикажете разведать?

— Сам поеду, — усач по фамилии Мокрый, которая никак не вязалась с пустыней, намотал на ноги потные, еще не просохшие с вечера портянки и подтянул к себе сапоги. — Подымай хлопцев.

— Всех?

— Зачем всех? Человек десять. А остальные пущай не дрыхнут, глядят в оба. Фить! Вдруг это отвлекающий маневр? Выманит нас Керим из кишлака, а потом нагрянет сюда со своими живодерами и перережет всех к чертовой бабушке…

В кишлаке квартировала красная полусотня, в ее задачи входило упреждать и пресекать бандитские набеги на мирное население.

Наскоро обувшись и одевшись, Мокрый вышел во двор, уже залитый ярчайшим солнечным расплавом. Подхромал старик — хозяин дома — в полосатом засаленном халате, протянул пиалку с верблюжьим молоком. Мокрый отрицательно мотнул чубатой головой.

— Рахмат, отец. Не сейчас. Дело у нас срочное, — и, поворотясь к набежавшим из соседних дворов бойцам, зычно скомандовал:

— По ко-оням!

Вскорости десять кавалеристов уже рысили через пески. Мокрый ехал первым, одной рукой держал поводья, а второй сжимал наган, вглядываясь в волнистый окоем, ожидая увидеть растянувшихся цепочкой башибузуков. Свет слепил его, он натянул козырек фуражки до самого носа, хотя это серьезно ограничивало видимость. Опасаясь внезапного нападения, сбавил ход, под него подстроились и подчиненные.

— Глядите, товарищу Мокрый! — выкрикнул Павлуха, обладавший орлиным зрением. — Коняка по-за кущами…

Подъехали к растопыренному кусту. Увиденная Павлухой коняка уныло тянулась мордой к шипастым веткам и, уколовшись, нервно отдергивалась. За конякой волочился теперь уже бывший верховой — он застрял одной ступней в стремени, и потому жеребец не мог разъединиться с ним, так и таскал за собой эту бесполезную и безжизненную тяжесть.

Мокрый соскочил с седла, намотал на кулак гриву ахалтекинца.

— Тпру! Откуда ты взялся? Павлуха, глянь, что за субчик там мотыляется. Фить! Может, живой?

Павлуха отцепил перемазанное кровью и песком тело от стремени, перевернул на спину.

— Как есть мертвый, товарищу командир. В трех местах простреленный.

Бойцы окружили зловещую находку. Мокрый задрал фуражку повыше, задумчиво почесал лоб.

— Это кто же его так оприходовал, а? Наши ночами по пустыне не шатаются… Не иначе опять банда Керима наследила?

— Да он сам бандюк! — прогудел кто-то из десятка. — На винтарь его гляньте. Буржуйский. А Керима, известно, англичане снабжают, чтоб им кизяками подавиться…

— И то правда, — согласился Мокрый. — Но тогда что выходит — свои порешили? Чудно́… Фить!

Седельной сумы на жеребце не было. Павлуха обшарил застреленного, нашел у него дюжину патронов к винтовке, кисет и клочок грубой пожелтевшей бумаги. Последний заинтересовал его.

— А энто шо, товарищу командир? Никак карта. Вон и кишлак наш обозначен, и арык, что от криницы прорыли… А внизу каляки какие-то. Будто кто карандаш расписывал.

— Дай-ка! — Мокрый отобрал у него бумагу. — «Расписывали»! Это по-арабски. Вязь называется.

— А вы разумеете?

— Нет. Толмач нужен.

— Да где ж его взять? У нас в кишлаке одни узбеки, они на арабском ни бельмеса.