Призраки истории

Унижая и отрицая все русское, превознося и насаждая все западное, Петр Первый породил в русских людях жесточайший комплекс неполноценности. Который разрывает сердца и души до сих пор. С одной стороны, вроде бы Европа, но, с другой стороны, Европа-то нас за своих не считала и не считает. Отсюда всевозможные комплексы и оглядки. Метания и страдания души. Чаадаев убеждал, как прекрасно и благотворно для народа, общества и государства европейское католичество по сравнению с нашим православием. Тургенев, долго живший и умерший во Франции, писал, что русский человек ведет себя за границей так, будто там каждый имеет право дать ему в морду. А Достоевский отчаянно вопрошал: кто мы есть и что мы есть перед лицом просвещенной Европы? Отсюда и взрывы, крайности русского человека — от самоуничижения до высокомерия, от добродушия до агрессии и угроз разнести к чертовой матери весь европейский дом саблями или ракетами.

Комплекс неполноценности — страшная разрушительная сила.

Именно со времен Петра Первого русский человек стал стыдиться самого себя, своей истории, отрекаться от своего прошлого. Именно с того времени и возникла история Руси и России, полностью написанная под диктовку Запада. Еще академик Бартольд отмечал: «Русские ученые следуют большею частью по стопам европейских и большей же частью принимают взгляды, установившиеся на Западе».

Очевидно и ходом времени показано и доказано, что фундамент петровского государства, несмотря на его сталинскую колоссальность, на самом деле крив, страшен, не приспособлен для строительства хорошего дома и житья в нем. А мы так и живем. Наследием Петра. По-прежнему считая, что «Петр Первый» и «Европа» — синонимы. А каковы синонимы — таковы и антонимы. Отсюда и чудовищные разрывы сознания, совмещение несовместимого. В повседневной жизни у нас, в отличие от Запада, символ государства — чиновники. В то же время никто им и на грош не верит. По опросам социологов, две трети россиян уверены в низком своекорыстии губернаторов, половина их не уважает, а каждый третий считает их просто-напросто преступниками. Тогда кто же их выбирал, этих губернаторов? Немцы, что ли… При этом большинство россиян тоскует по «сильной руке» и полагает Россию особой цивилизацией, где никогда не привьется европейский образ жизни…

То есть дело не в Петре и не в катаклизмах его времени. История есть история. Что было — то было. Дело в том, что и как мы сегодня думаем о Петре. По опросам социологов, из всех монархов Петру Первому отдает предпочтение почти половина россиян.

А как думаем — так и действуем, так и живем. Неточная мысль — разрушительна.

Разруха — она в головах.

Дополнительная информация. Про

окно в Европу думал и говорил не Петр Первый, а Франческо Альгаротти. О чем Пушкин уведомил читателей в первом же примечании к «Медному всаднику». Ф. Альгаротти (1712–1764) — итальянский писатель, знаток искусств, популяризатор наук, путешественник, авантюрист, жуир и бонвиван… Сам Казанова ревновал к его светской славе и донжуанским похождениям, а Вольтер называл его «лебедем из Падуи», которому «небо подарило искусство любить, писать и нравиться»… Вот сей «лебедь» и написал: «Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу». (Ф. Альгаротти. «Письма о России», 1739 г.) Пушкин, прочитав книгу, вложил этот яркий и сильный образ в думы Петра. Сам же Петр будто бы говорил: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Это записал приближенный к императору человек, граф Остерман. «Итак, сближение с Европой было в глазах Петра только средством для достижения цели, а не самой целью».

(В. Ключевский. «Курс русской истории», 1937 г.)

Глава 25

Триумфальная арка

Суворов, Румянцев и Потемкин — мифы и дела, хула и хвала, забвение и слава

— Напечатают после смерти, — сказал мне мой старший друг и товарищ. — А пока забрось в стол и забудь. Иначе тебя заклюют. Пойми, у людей есть предел покушения на их миражи и мифы. А Суворов — это уже предел… Это неприкосновенно!