Призраки ночи

И в каждой легенде, в любой песне люди вспоминали о первобытной ночи. До сотворения жизни, знали и чувствовали они, была лишь непостижимая тьма и беспредельная пустота. В Древнем Египте считали, что мир возник из тумана, поднимавшегося над морем. Кочевые евреи и финикийские мореплаватели говорили, что с начала времен не существовало ничего кроме черного хаоса и ветра. И все народы знали, что началом начал являлось сотворение света, изгнавшего тьму.

И все же не вся первобытная тьма исчезла. Осколком её, хранящим намять о ней, осталась ночь. Соперничество света и тьмы люди понимали как спор Божественный. В Скандинавии, например, ночь являлась в образе богини Нетт, которая ехала по небу в колеснице, пока не исчезала, изгоняемая своим сыном, богом Дня. И пена изо рта её лошади падала на землю и становилась утренней росой.

В Греции ночная богиня — первое дитя Хаоса — звалась Никтой. Бесконечно плодовитая, она дала жизнь целому сонму ужасов. Рок и болезнь, боль и ссора, печаль и старость были её кровными детьми. Была она и матерью так, казалось бы, сходных между собой близнецов — Смерти и Сна.

Весь этот жутковатый выводок, порожденный ею, накинулся на только что возникающий род человеческий, управляя им и угнетая его. Но основная сила крылатой Никты вспыхивала в тот миг, когда она с приближением конца дня тянула через небо черное покрывало и свободно парила среди ночных звезд.

Прошли века, и люди постепенно забыли язык фантазий и мифов. Но не сами мифы. Мощные дворцы, вздымающиеся к небу шпили и купола церквей, возделанные ноля и процветающие города и деревни не вытеснили первобытного страха перед ночью. Днем мир представал обычным и понятным, длинные зубчатые тени замков спокойно лежали на земле. Облаченные в льняные одежды крестьяне под крики жадных ворон пахали и засевали поля, собирали урожай. Склонялись над домашними очагами женщины в белых платках. Гулко стучали молоты в жарких кузницах. Дети играли в пестрых лугах.

Но этот спокойный и радостный мир таял и уплывал куда-то вечером, скрываясь в удлиняющихся тенях. В сумерках все искали убежища. Вороны с последними криками прятались в густых ветвях деревьев. Тревожно мычащие коровы, позвякивая колокольчиками на шеях, тянулись в хлева. Старушки загоняли гусей в сараи. И звучал сигнал — призыв ко сну. Был ли то церковный колокол или звук рога, люди гасили свет в домах и затихали. Лорды и дамы запирались в своих крепостях и замках. Крестьяне, их жены и дети забивались в свои хижины. Двери закрывались, запирались на засов, на защелку, задвижку, замок.

Тьму, которая укрывала мир тех далеких дней, сейчас даже трудно вообразить. Ночное небо нависало тогда над землей непроницаемым черно-эбеновым пологом в игольных проколах звезд и туманной рекой Млечного Пути, чей бледный свет был таким привычным и неизменным, что британцы называли его даже Уотлин Стрит по имени их Римской дороги. По мерцавшему гобелену неба медленно проплывала луна. Под полной луной даже самая крохотная земная травинка сияла. Шла на убыль луна, превращаясь в тонкий серпик, или скрывалась за облаками, и человек уже не мог увидеть собственной вытянутой руки.

Это царство ночи не мог развеять свет, зажженный человеком. Птица, летящая по ночному небу над Европой, могла бы увидеть лишь неподвижные черные и серые тени, покоящиеся на безлюдной, замершей до утра земле. Лишь прибрежные маяки неверными, мигающими точками пробивались сквозь плотную тьму. Изредка в глубине городов мелькала редкая цепочка факелов, обозначающая путь ночного шествия. Ни уличных фонарей, ни освещенных окон.

А что же люди в своих жилищах? В королевских дворцах и богатых домах зажигались свечи из пчелиного воска или из быстро тающего сала — прозрачного животного жира, чаще всего бараньего. Жир этот плавился и быстро обнажал фитиль, который очень часто приходилось подрезать. Но у бедных людей не было и этого. Они пользовались маленькими коптилками — полыми глиняными или бронзовыми сосудами, наполненными рыбьим жиром, оливковым маслом, в котором плавали фитили из скрученной пеньки. Коптилки эти дурно пахли, чадили, закапывали все вокруг жирными брызгами и быстро гасли по мере того, как кончалось масло. Встречались и тростниковые лампы. Устраивались они просто — очищенную трубочку тростника окунали в жир и укрепляли в неком подобии клещей.

Все эти приспособления и слабые светильники дарили лишь ничтожные блеклые язычки пламени, которые легко поглощала обширная, всеобъемлющая ночь. И большинство людей, как только гас естественный дневной свет, предпочитали бессмысленной и бесполезной борьбе с ночью — сон.