Призраки зла

— Что, простите? — не поняла она и рассмеялась. — А, ногти. Никто так поэтично о них не отзывался. Не подсказывайте… Честертон?[5] «Лепанто»?

Малтрэверс почувствовал себя как человек, который, оказавшись перед Тадж-Махалом, осознает, что он действительно такой невероятный, каким выглядит на картинках. Дженни говорила на его языке.

— Лет сто назад, — продолжал Малтрэверс, — у меня была девушка, которая красила ногти таким же лаком, и я всегда цитировал ей эти строки.

— Боже, какой он, наверное, уже старомодный! — снова улыбнулась она. — Кофе ждет нас в гостиной. Вы очень пунктуальны.

— После двадцатилетнего ожидания этой встречи могу я прийти вовремя!

— Не льстите, — остерегла она, когда вела его через просторный холл в гостиную. — Я давно перестала поддаваться на журналистские трюки.

Гостиная мало изменилась с тех пор, как был построен этот дом. Деревянная рейка для навески картин вдоль стен, черный мраморный камин с псевдоклассическими колоннами… Вместо того, чтобы избавиться от этих старомодных элементов, Дженни Хилтон использовала их как обрамление к тщательно подобранным современным вещам: крашеному бюро от Монпелье, столовому гарнитуру Мебль Франсез, дивану от Уильяма Маклина. Шторы из ткани от Мюриэл Шорт с живым орнаментом из алых цветов и бледно-кремовые обои в полоску в стиле эпохи Регентства. Эта комната принадлежала женщине, обладающей вкусом и деньгами, позволяющими его проявить. Малтрэверс все это отметил в уме (описание штор обычно придает интервью глубину) и, твердо наступив на свои чувства и, переключившись на тон профессиональной отстраненности, стал наблюдать, как Дженни Хилтон наливает кофе из прозаического кофейника с ситечком.

— Я хотела достать парадный сервиз, но он чересчур элегантный, — сказала она, наполняя простую белую чашку. В ее голосе послышалась насмешка.

— И слишком хорош для докучливых журналистов? — осведомился он.

— Ох, — она как будто удивилась, — мы оскорблены? Репортеры обычно народ толстокожий. Сахару? Или вам хватит собственного меда?

— Две ложечки, пожалуйста, — ответил Малтрэверс. — И сливки. — Он смотрел, как Дженни размешивает сахар в его чашке. Он ожидал, что она будет начеку, но не знал, как она будет обороняться; очевидно, ее антагонизм будет выражаться в множественных иголочных уколах, и ему придется как-то с этим справляться.

— Мне сказали, что вы обозначили основные правила для интервью, — начал он, принимая из ее рук чашку. — Позвольте мне открыть карты. Существует много журналистов, действующих на меня не менее тошнотворно, чем на вас. Но я поступаю иначе. Вы сказали, что будете говорить со мной, и вот я здесь. Вы оцените мою прямоту, когда прочитаете интервью в газете, сейчас же я предлагаю вам выйти из-за баррикад и тем самым облегчить мне жизнь.

Она скривила губы.

— Подготовленная речь?

— Нет, инстинктивный ответ на пару выпадов. Я не обидчивый, но сейчас чувствую себя как в бою.

— Да, вероятно, и я об этом сожалею. Сегодня утром я очень нервничала. Извинения приняты?

— Конечно, это вполне понятно.

— Хотите выйти из дома и войти снова?

Малтрэверс ухмыльнулся.

— Не стоит заходить столь далеко. Простите, вы ведь Дженни Хилтон, не правда ли? Можно с вами поговорить?

Она засветилась широкой улыбкой.

— Хотите получить автограф?

— Пожалуйста, напишите «С любовью к Гусу».

— Я никогда не пишу «с любовью», но могу написать «с наилучшими пожеланиями».

— А поцелуй? Я и правда хочу, чтобы вы меня поцеловали.

— Не торопите события. — Она протянула руку в знак примирения. — Ну ладно, я не нервничала, я до смерти боялась. Я так давно ничем таким не занимаюсь.

— Вы не пропадете.

Малтрэверс достал карманный магнитофон и поместил его в центре стола, разделяющего их.

— Давайте договоримся. Если какой-нибудь из моих вопросов покажется вам неудобным, скажите мне, чтобы я выключил магнитофон, и мы поговорим просто так, не для протокола.

Она недоверчиво покачала головой.

— Вы не шутите? Как это вам удавалось сохранить место на Флит Стрит?

— Вы, видимо, сталкивались только с худшими из моих коллег. Не все прошибают лбами двери и разносят ложь.

Дженни устроилась на кресле поудобнее.

— Докажите!

Получив преимущество в дебюте, Малтрэверс перешел к собственно интервью, начав его с вопросов, на которые и сам знал ответы, но они заставили Дженни Хилтон разговориться, и он почувствовал, как сходит ее напряженность. Она объективно и критично отозвалась о своей работе и проявила тонкость в оценке шестидесятых годов и знаменитостей тех лет. Он получил больше ценного материала, чем поместилось бы в интервью. Некоторые могут говорить часами, а потом, прослушивая их, едва отыщешь пару строк, которые можно воспроизвести дословно. Другие словно созданы для того, чтобы их слова записывались.

То циничная, то трогательная, очень ясная речь Дженни делала ее лучшей представительницей последних. Только когда вопрос коснулся ее внезапного исчезновения, она стала уклончивой. Малтрэверс осторожно подступал к этой теме, но она в конце концов покачала головой.

— Выключите его. Это не имеет значения.