Про что кино?

Виталик, умело регулирующий на людях свое обаяние от непосредственности до развязности, наедине с Аришей смотрел робко, прикасался неуверенно, с опаской, что она его оттолкнет. Виталик был таким одиноким, брошенным, нелюбимым, его никто не любил, кроме нее, — разве она могла его обидеть? Кто-то обязан был доказывать ему, что он любим и желанен, вот Ариша и пыталась, доказывала. Виталик пытался поцеловать ее, погладить, Аришина первая реакция всегда была одинаковая, паническая — отстраниться, сбежать. Виталик пугался, отдергивал руку, и тут же ей становилось стыдно, что она причиняет ему боль. Она возвращала его руку на место, позволяла целовать себя, гладить, не чувствовала абсолютно ничего и все время помнила — отстраниться нельзя, нельзя обидеть.

Ариша оставалась девственной — не по своему решению. Девственность, символ, идея, которой в разговорах девочек придавалось так много значения, не имела для Ариши самостоятельного значения, как не имела значения любая идея. Она оставалась «непорочной» постольку, поскольку Виталик не мог дойти до окончательно решительных действий — все же для этого от него требовалась некоторая настойчивость и безжалостность, а его усилия героически поддерживались ее полными слез глазами, словами «если ты хочешь…» — и он уже ничего не хотел. Застенчивая покорность — не то, что делает отношения увлекательным узнаванием любви и друг друга, это было однообразно тягостно для Ариши, отнюдь не лестно для Виталика и совершенно безрадостно для обоих.

Но все же в общепринятом смысле то мучительно неловкое, что происходило между Аришей и Виталиком — не часто, не чаще раза в месяц, — называлось «половая жизнь», и Ариша боялась, что все каким-то образом раскроется, и думала, что сказала бы мама, увидев свою дочь с Виталиком на Светланиной кровати. Маме не объяснить, что она не безнравственная, что ей просто жалко Виталика… В компании о чем только ни говорили — от «в чем смысл жизни» до индивидуального религиозного чувства по Кьеркегору. Таня по любому поводу имела отличное от всех мнение, Алена знала не знала, но яростно спорила, билась за свое, а Ариша абстракциями не интересовалась и не вдавалась в размышления о том, что нравственность и безнравственность не так далеко отстоят друг от друга, как обычно считают. Виталик говорил: «Ариша не про умное, она про другое».

— Завтра Восьмое марта, — сказал Виталик.

— Не-ет, — протянула Ариша, но Виталик скорчил такую жалобную гримасу, что она, даваясь от смеха, кивнула: — Ладно, завтра Восьмое марта.

Была первая суббота июля, но завтра — Восьмое марта. Любой день, когда Виталик навещал Светлану, назывался между Виталиком и Аришей «Восьмое марта» или «мамин день». Светлана с Виталиком виделись раз в неделю или немного реже; если Виталик приходил к Светлане через воскресенье, то она появлялась между воскресными визитами, и получалось, они виделись прилично и не обременительно, через неделю с хвостиком.

Визиты Светланы к Виталику всегда проходили одинаково, как будто существовал ритуал, который они не могли нарушить. Входя в квартиру, Светлана уже разговаривала — перечисляла последние прегрешения Виталика. Если актуальной причины не было, то повод находился мгновенно — брошенные посреди прихожей грязные кеды, криво повисшая скатерть в гостиной, сам Виталик, встретивший ее не с тем выражением лица… Не переставая говорить, чем он ее расстроил, Светлана бросалась в спальню, по дороге обегала все комнаты, окидывала взглядом, все ли в должном порядке, — и в спальню, к своим фарфоровым фигуркам.

Коллекция фарфора осталась здесь, в ее старом доме. Пастухи и пастушки, фрейлины, музыканты, солдаты, купцы, комедианты — севрский фарфор XVIII века, и на другой полке пастухи и пастушки старше на век, Мейсенской мануфактуры. Сомнительно, что Светлана посчитала неловким забрать с собой коллекцию из семьи Ростовых — она же не постеснялась выйти замуж. Скорее имелись другие соображения: лирические — например, ее новый муж не пожелал постоянно иметь перед глазами напоминание о ее прошлой жизни, либо бытовые — к примеру, в его квартире для пастушек не нашлось места.

Виталик утверждал, что Светлана оставила коллекцию дома, чтобы ей хотелось приходить к нему, чтобы здесь было «хоть что-то приятное».

Пока Светлана осматривала фарфоровые фигурки, Виталик стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, словно ему не терпелось начать ссориться, и говорил, что она приходит не к нему, а к своей коллекции.

— Ты приходишь, потому что у тебя здесь пастушки!

— Да!.. Это все, что у меня есть, ты и пастушки!..

— Расставь правильно акценты! У тебя здесь пастушки и я! — радостно предвкушая ссору, кричал Виталик.

Иногда он успевал начать кричать первым, иногда нет, но исход всегда был один — уже через несколько минут после ее прихода кричали оба.

Они упоенно, до визга, ссорились, ссора шла крещендо, с музыкально правильным увеличением накала, и достигала кульминации в крике Светланы «я никогда сюда не приду!» и Виталика «ты больше никогда меня не увидишь!».