Про девушку, которая была бабушкой

– Я, э-э-э медалистка. Золотая. В смысле только один экзамен. Уже сдала, уже прошла.

– Вижу, куда прошла.

– Чай, кофе? Не хотите ли? Позвольте предложить?

– Ну, предложи.

Обогнув мою смиренную фигуру, Любовь Владимировна двинулась на кухню, где первым делом открыла холодильник и проинспектировала его содержимое. Судия, похоже, вылез наружу.

– Сыр, колбаса, варенье? – мямлила я за спиной сватьи.

– Хоть спиртного нет, и на том спасибо, – услышала в ответ.

Второй замечательной особенностью натуры Любови Владимировны была ее всегдашняя готовность брать на себя всю женскую работу, не спрашивая, не рассуждая, не дожидаясь просьб. Она приходила и начинала готовить, накрывать на стол, убирать со стола, мыть посуду и даже пол. Данька и Маша беспардонно этим пользовались. Домработница не нужна, только маму-тещу в квартиру запустить.

И сейчас Любовь Владимировна сама поставила чайник на огонь, сделала бутерброды, вывалила варенье из банки в вазочку, протерла тряпочкой клеёнку на столе (какое счастье, что я старую тряпку вчера выбросила и пустила в обращение новую), достала чашки, розетки, пополнила салфетницу бумажными салфетками, заварила чай.

– Садись! – пригласила меня. – Ни каш у тебя нет, ни йогуртов. Плохо! Нездорово.

– Да, я знаю про овсянку. Я ее ненавижу, извините!

– Вот и Даня тоже. Но речь не о нем. Значит, Александра Петровна улетела в этот как его…

– Благовещенск.

– А как она поместилась своей задницей в самолетное кресло?

Голосом Любови Владимировны воскликнул, теперь уж это определенно точно, Судия

.

– Она купила два билета, то есть три. А, бэ, цэ – три кресла, там ручки между сиденьями откидываются.

На трех сиденьях, от иллюминатора до прохода, я бы, пожалуй, разместилась с комфортом.

– Откуда она деньги взяла? И один-то билет в Сибирь о-го-го стоит, а три!

С Судией надо было что-то срочно делать, загонять его на насиженное место.

– Деньги! – ударила я себя ладонью по лбу. – Конечно! Совсем забыла! Александра Петровна просила вам передать.

И бросилась в комнату, где плюхнулась на пол и поползла под диван. Пакет с валютой прятался у самой стенки.

Когда я вернулась, разыгралась сцена драматически великолепная, и в ней были реплики совершенно восхитительные.

– Вот! – выкладывала я на стол запечатанные кирпичи валюты. – Сто, двести, триста тысяч долларов. На квартиру для наших, то есть для ваших детей в Доме в Сокольниках, рядом со мной, то есть с Александрой Петровной.

Любовь Владимировна смотрела на доллары как человек никогда не веривший в сказки, но увидевший скатерть-самобранку в действии. Быстро расстаться с убеждениями невозможно, проще не поверить своим глазам или заподозрить подвох.

– Они настоящие? – прошептала Любовь Владимировна.

– Абсолютно! На каждой пачке, видите, бандероль-перетяжечка с печатью банка. Александра Петровна двадцать лет копила по копеечке, в смысле по центу, курочка по зернышку. Александре Петровне пришлось уехать, просила вам передать, потому что меня так и подмывает… Уже подмыло на несколько тысяч.

И тут прозвучал вопрос, который я назвала бы восхитительной репликой номер один.

– Ты почему чай не пьешь? – спросила Любовь Владимировна. – Остынет.

У нее паралич мозга при виде фантастического богатства, Судия в обмороке, а она про чай спрашивает.

Некоторое время мы завтракали молча. Пачки денег гипнотизировали мою сватью, и когда она плюхнула на бутерброд с колбасой ложку варенья, я побросала пачки обратно в пакет. При виде столь непочтительного обращения с большим богатством Любови Владимировна закашлялась, показала пальцем себе за спину – постучи.

Я помотала головой:

– Сделайте глубокий вдох и задержите дыхание. Стучать нельзя – это миф, народное заблуждение.

Пока Любовь Владимировна, багровая, с выпученными глазами, не дышала, я озвучивала сведения, почерпнутые мной в бытность работы в медицинском вестнике. Привела пример, который мне очень нравится. Представьте, что кошка попала в трубу, и вы начинаете по этой трубе колотить. Какова вероятность того, что кошка выскочит вверх? Нулевая. А провалиться ниже вполне может.

Сватья, не выдержав безвоздушного напряжения, открыла рот, кашлянула так, что мне в лицо полетели брызги чая, слюны, клубничного варенья, пережеванные хлеб с колбасой.

– Извини! – просипела Любовь Владимировна.

– Ничего страшного, даже отлично, – успокоила я и пошла в ванную умываться.

Отлично, потому что к человеку, которого облевали, вы будете испытывать некую слабость, будете прощать, а не придираться.