Про наши дела

— Не знаю. Посмотрите, пожалуйста, сами.

Никогда бы гражданка не нашла свою Леночку, если бы та сама не запищала: «Мама, я здесь!» Как назло, эта маленькая девочка умудрилась так вывозиться, что даже мы с Оськой казались перед ней снежинками.

Гражданка схватила свою дочку за руку и потащила ее с холма.

— Бессовестная! — кричала она. — Ведь только вчера тебя мыла!.. А вам стыдно, большим детям, учить ребенка всяким глупостям!

Я не обратил на это происшествие особого внимания. Но Андрюшка подошел к нам с Оськой озабоченный, насупленный.

— Как вы думаете, ребята, — забормотал он, — не выйдет ли из всего этого чего-нибудь такого? А?

— Чего, например? — не понял председатель.

— Ну… неприятностей всяких… Нас теперь две недели мочалкой три — не отмоешь.

— Д-да! — Председатель задумался. — Действительно… Это может восстановить родителей против строительства… Яков! На минутку!

Подошел главный инженер. Посовещавшись, мы решили, что на сегодня хватит. Оська отдал распоряжение всем итти по домам и привести себя в порядок до возвращения родителей с работы.

— А у кого родители дома, тем как?

— А тем… Тем ни в коем случае не говорить, что перепачкались на строительстве!

Глава V.

С мамой

Я брел по нашей улице и думал о том, как бы выстирать свои новые брюки так, чтобы они опять стали светло-серыми. Вдруг я услышал знакомые шаги. Это шла мама, забегавшая домой в обеденный перерыв. Свернуть в сторону было поздно. Я опустил глаза и попытался пройти мимо, надеясь, что мама не узнает меня в таком виде.

— Коля, это ты?

— А?.. Я, мамочка… Здравствуй, мамочка?

— Что с тобой? Что это за вид?

Я только вздохнул. Мама стояла, сунув руки в карманы распахнутого макинтоша, и смотрела мне на ноги.

— Новые брюки… — сказала она медленно. — Где же ты это постарался?

Я молчал.

— Я тебя спрашиваю. Николай!

Я поднял глаза, выпрямился и сказал негромко, но как можно тверже:

— Мамочка, ни о чем меня не расспрашивай! Потому что врать я тебе не хочу, а правду сказать не могу. Это чужая тайна.

Мама долго смотрела на меня.

— Так, так!.. Ну, спасибо тебе… Суп — на плите, каша — в шкафу.

Больше она ничего не сказала и ушла.

Я знал, каких трудов стоило маме купить эти брюки в тяжелое военное время. Придя домой, я несколько часов подряд мылил брюки, тер их о стиральную доску, пока не протер две дыры. Их мама тоже заметила, вернувшись вечером с работы.

Считается, что бить детей некультурно. А всякий мальчишка знает: лучше, чтоб тебя выдрали за провинность, как Сидорову козу, чем если тебя не бранят, не наказывают, а только молчат.

Чего я только не переделал, после того как убрал корыто и вытер лужу на полу! Начистил картошки для ужина, заправил и зажег керосиновую лампу, наколол дров на целую неделю… Мама продолжала молчать. Я принялся чистить кастрюли, ножи, вилки, навел на них блеск, какого они и в магазине не имели.

Мама штопала чулок с таким видом, словно я на свет не рождался. Лишь когда закипела вода в чайнике и сварилась картошка, она сказала два слова:

— Иди ужинать.

Это был не ужин, а одно мучение. Мама сидела напротив меня с усталым, грустным лицом, подперев голову рукой. Тонкая прядка волос отделилась от ее прически и повисла над тарелкой.

И вдруг я чуть не подавился картошкой: за окном раздался свист. Свистели так, словно подзывали собаку. А мы с ребятами только сегодня уговорились: для того чтобы срочно вызвать кого-нибудь из дому, нужно посвистеть и закричать «Бобик, Бобик!»

Мама подняла от тарелки глаза и наконец проговорила:

— Да, Николай!.. Не знала я, что у меня такой сын.

— Бобик, Бобик, Бобик! — закричал на улице голос, похожий на Тимошкин.

— И тебе не стыдно, Николай?.. Не ерзай на стуле!.. Тебе не стыдно вести себя, как трехлетний ребенок?

— Я нечаянно, мамочка… — пробормотал я.

— Бобик, Бобик, Бобик, Бобик! — надсаживался за окном Тимофей.

— Прожуй сначала, потом говори… Отец, уезжая на фронт, думал, что ты будешь помощником для своей матери, ее опорой. А ты все, решительно все делаешь для того, чтобы ее огорчить!

Теперь уж мне стало обидно. Я всегда помогал маме по хозяйству, хорошо учился. Я выпрямился на стуле и сказал:

— Если бы ты знала, мамочка, где и почему я испортил брюки, ты бы не стала так говорить!

— По-твоему, портить брюки ради глупой игры — это…

Я еще больше обиделся:

— Глупая игра, да? Это глупая игра, да? А ты знаешь, что мы там делаем, знаешь?

— Еще не имела удовольствия узнать. Что же именно?

— Школу восстанавливаем! — сказал я громко, в упор глядя на маму. — Сами! Собственными силами!

Мама перестала есть, положила вилку на тарелку и уставилась на меня.

— Что? — спросила она тихо. Вся строгость ее куда-то исчезла. У нее был такой вид, словно она вот-вот расхохочется.

— Смейся, пожалуйста, смейся! Посмотрим, что ты в сентябре скажешь.

Мама низко наклонилась над тарелкой и стала очень быстро есть картошку.

— Я… я и не думаю смеяться, — пробормотала она запинаясь. — Кто же это придумал — самим восстанавливать школу? Должно быть, Ося Димин? Говорят, он приехал.

— Оська Димин. А мы все подхватили его призыв.