Про тех, кто в пути

Но увы - у них спрашивает теперь о качестве моих сапог сам Саваоф, ах-ах-ах… - он покачал головой. - Вот, молодой человек. Носите. Носите и вспоминайте старого Мойшу, который никогда не делал плохой работы…

Кроссовка была починена великолепно. Зашнуровывая её, я с интересом спросил:

- Послушайте, а зачем вам столько зеркал? Вы их продаёте? Или собираете?

Еврей, занявшийся каким-то своим делом, вновь обратил ко мне свой нос. И печально спросил:

- Молодой человек, где у вас сердце?

- Я не хотел вас обидеть… - оторопел я, но он меня терпеливо перебил:

- Я таки спрашиваю, молодой человек, где у вас сердце?

- Здесь, - чувствуя себя крайне глупо, я коснулся левой стороны груди.

- Тогда посмотрите туда, - хозяин мастерской ткнул в трюмо. - Нет, ви посмотрите, посмотрите! Похож на вас, правда? Кто это?

- Это моё отражение, - сердито бросил я.

- Так это таки ви?

- Конечно, кто же ещё!

- Тогда скажите мне, молодой человек… - он выдержал паузу. - Скажите мне, ради бога - где у него сердце? И после как сам скажете об этом, спросите себя, почему таки мне интересны зеркала?

В слегка обалделом состоянии я вышел на улицу - и только там заметил, что эта девчонка, Нина, вышла за мной. Я задержался, кивнул ей:

- Спасибо, я бы не знаю, что без тебя делал.

Это, кстати, было правдой. Она тоже кивнула в ответ и сказала, вытянув тонкую руку:

- Иди вон туда. Свернёшь в переулок и не останавливайся, пока не дойдёшь до стены. А там попадёшь, куда надо.

Я хотел спросить, откуда она знает, куда мне надо. Но не стал.

10

Не знаю, что там думала обо всём Нина. Может быть, я просто тормоз, а её советы были рассчитаны на нормального человека. Не знаю. Зато точно знаю, что я опять ухитрился заблудиться. Хорошо было Олегу Первому - махнул рукой по воздуху, и зазвучал «Нау».

Олега Второго это, похоже, вообще не очень колебало. Но я-то оказался в каком-то саду - именно саду, не парке. Было солнечно, жарко и тихо. Ни одной тропинки. Хорошо ещё, что деревья, как и положено деревьям в саду, росли довольно далеко друг от друга, а кусты встречались нечасто.

Но я всё же сказал несколько многообещающих слов - никому и низачем, просто ругань иногда помогает. И, присев под корявую яблоню, начал есть, вытащив кое-какие припасы.

Интересно, где я сейчас? Кстати, не исключено, что это и есть лето 42-го в Любичах! Эта простая в общем-то мысль меня встряхнула. Я быстро запил хавчик водой и прислушался. Так… Криков казнимых оккупантами не слышно, моторы не гудят, а гудят пчёлы. Предположим… Но будем осторожны.

Будем очень осторожны; почему-то мне кажется, что появление около аэродрома по-походному одетого парня с двумя «вальтерами» немцев не обрадует и где-то даже насторожит. А вступать в перестрелку - не для нас.

Мы пришли и ушли. Вот и вся задача. Ни для кого никакой головной боли, вот наш девиз. Подумав это, я сообразил, что нервничаю и усмехнулся.

Я уверился в том, что это и есть нужные мне места и времена. И даже попросил мысленно извинения у Нинки.

Больше всего мне хотелось ещё немного посидеть и отдохнуть. Но это значило, что, посидев, я решу поспать. А ребята там, тогда, сейчас, может быть, погибают… Эта мысль помогла подняться. А через полминуты я буквально уперся в двухэтажный ветхий сарай.

Он высился посреди небольшой полянки, среди высокой зелёной травы, сочной даже на вид. Чернело большое прямоугольное окно (или небольшая дверь?) под дырявой крышей, через щели в которой разбегались во все стороны тонкие верёвочные провода.

Задрав голову, я почти споткнулся о трухлявую лестницу и подумал: а что, если влезть по ней наверх - и оттуда, как орлу в горах, окинуть зорким оком окрестности: где группируется супостат?

Да, очень боюсь. Но это не страшно, если так можно выразиться. Я скинул в траву рюкзак и поднял лестницу - она пачкала руки склизкой трухой и вполне могла подломиться, когда до верха останется всего ничего. То-то хрястнусь…

Лестница встала, как надо. Я пошатал её и понял, что до меня ей пользовались нередко - на карнизе явно имелись выбоины, в которые она и вошла. Ну, тем лучше… Разговаривают двое «новых русских» у ворот рая. Один другому говорит: «А ты чисто прав был, братан - твоя тачка быстрее…»

- Куда ты лезешь? - спросил я сам себя. И полез вверх.

Лестница прогибалась и многообещающе попискивала, похрустывала и издавала ещё какие-то угрожающие звуки. Я лез и напевал:

Всё выше, и выше, и выше

Стремим мы полёт наших птиц

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ…

Странно, но сейчас песенка не вызывала у меня отторжения и тоски, а наоборот - помогала карабкаться:

- Вздымая ввысь свой аппарат послушный… йохарный бабайссс! - я уцепился за карниз и вскинул себя внутрь. Но оказалось, что подломилась только верхняя перекладина. - Ссссука, - с чувством сказал я. И, отряхнувшись, начал оглядываться.

Чердак был не такой уж и большой - не во весь сарай, вернее, а так - ничего, солидный и высокий. А осмотревшись подробней, я невольно улыбнулся. Когда-то - года три назад - у нас с ребятами был подобный «штаб» на чердаке одного назначенного под снос дома.