Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла

Бабочки перелетали с места на место, но были совсем близко, благоговейно складывали крылышки, их можно было догнать, но не хотелось, достаточно просто шагнуть, чтобы они взволнованно шарахнулись вперед, – и снова крылышки.

– Я еще могу разглядеть узор, – сказал папа. – Но вы посмотрите, что творится вокруг и кому это дано разглядеть.

Вокруг были рассыпаны бесконечные возможности сказок. Папе оставалось только выбрать и начать. Но вместо этого он неожиданно ссутулился и постарел.

– Ты устал, папа? – испугалась Маша. – Хочешь назад?

– Кто сказал, что я устал? Нет, им нужно приложить слишком много усилий, чтобы заставить меня устать!

Кому «им», Маша не стала интересоваться, а сразу спросила:

– Почему ты никогда не записываешь сказки, почему?

– Потому что я их веду как бы на спор с самим собой – получится, не получится. Тебе ведь и самой интересно, что я выдумаю из любого тобой предложенного сюжета? Но, заметь, и ты ничего из моих сказок не запоминаешь.

– Нет, помню про динозавров!

– Очень хорошо. Ну, что там было, что?

– Вакса увидела рисунки с динозаврами и оказалась среди них.

– А дальше?

– Дальше… дальше я не помню. Но что-то очень интересное.

– Так, что еще?

– Вакса сидела во время отлива на берегу океана и смотрела, как мечется на скользком камне в расщелинке маленький осьминог. Она так зачарованно смотрела, пока не заметила, что рядом стоит человек в панаме и с подвернутыми штанинами, голый до пояса, и замахивается на нее трезубцем. «Ты что это еще выдумал?» – грозно спросила Вакса. «Я хочу пронзить это мерзкое существо», – сказал человек. «Зачем? Он маленький». – «Я покоритель стихий, – сказал человек. – А вся эта мелочь вроде рыбешек и осьминога утверждает, что они и есть океан. Сейчас вода далеко, и они в моих руках. Отойди!» И он еще раз замахнулся трезубцем, но Вакса защитила осьминога. «Тогда я пронжу тебя, – сказал человек. – Ты ведь не морское существо?» – «Нет, я Вакса, собака Маши Левитиной». – «Маши Левитиной! – закричал человек. – Что же ты молчала? Ты та самая знаменитая Вакса, твоя слава на всех широтах – закон! Бежим! Ты слышишь страшный грохот? Это возвращается океан. Бежим! Я спасу тебя».

– Да, – сказал папа. – Поразительные сказки. Без конца и начала.

– Нет, – сказала Маша. – Конец – я, начало – Вакса.

…А потом они нашли поляну, всю обвешанную часами, но часы обнаруживались в кронах деревьев, только когда начинали звенеть, будто кто-то завел их на определенное время.

Но однажды часы испортились, и в лесу стало тихо, так тихо, будто деревья стояли бездыханные, и тогда Вакса стала ползти по деревьям, все выше и выше, к самым кронам, чтобы исправить часы. Но куда бы она ни доползла, всюду из часов выглядывала Маша и смеялась: «Не угадала, не угадала, эти часы работают! Без тебя справимся».

Тогда Вакса спускалась и начинала подъем к новым часам, но там снова обнаруживалась Маша с той же улыбкой и теми же словами: «Работают, работают!»

Тогда Вакса последний раз спустилась вниз и заплакала. Ей было очень обидно. Но тут Маша оказалась рядом с ней.

– Ну и глупая ты, Вакса, – сказала она. – Мне просто захотелось вместе с тобой полазить по деревьям.

– Неужели все мои сказки такие безмозглые? – спросил папа.

– Очень, очень хорошие, я всегда боялась, что ты начнешь рассказывать, как одна девочка росла-росла и совершала плохие поступки, а потом случайно совершила хороший и из глупой стала умной. Кому нужны такие сказки?

– А если девочка росла-росла и из несчастливой стала счастливой?

– Такая лучше, – сказала Маша. – Только я не верю, так не бывает. Лучше сразу родиться счастливой. У таких пап и мам, как мои.

«Да, – подумала Вакса. – Почему они раньше не сказали, что все это игра, а ждали зачем-то лета? Оказывается, все, что ни придумает человек, еще раньше присутствовало в мире и нет ничего придуманного. Сначала – мир, потом – Вакса. Это совсем другое дело, так я чувствую себя куда уверенней».

Швейк бежал впереди, всем телом откликаясь на что-то невидимое, это он играл с ветерком, он не понимал, что производит движение в листве и щекочет его уши. Он отпрыгивал и огрызался.

«Вот глупый», – подумала Вакса.

– Каждый по-своему открывает мир, – сказал папа. – Один умом, другой собственной шкурой.

И вдруг Ваксе стало так тоскливо, что захотелось быть потерянной, как та, первая, которая уж точно открывала мир своей собственной шкурой; сколько она пережила таких летних прогулок, о многом, наверное, могла рассказать.

Внезапно все зашагали как-то вразнобой, отдаляясь друг от друга, будто почувствовали неловкость.

– Не отставать, – сказал папа.

– А помнишь, папа, – сказала Маша, – когда я была совсем маленькой, ты упрекал меня, что я люблю Ваксу больше, чем тебя. А теперь ты любишь ее больше, и даже Швейка – больше.

– Это глупо, – сказал папа, – когда дети таким способом хотят выудить из родителей признание в любви. Да, я люблю все, что имеет отношение к тебе, доставляет тебе радость.

«А отдельно? – с ужасом подумала Вакса. – Само по себе?»