Про Волгу, берега и годы

Матрос вовсе не бравый малый в бескозырке, а худенькая и не молодая женщина.

— Маруся, — обращается к ней контролер, — вот этот товарищ Ягуповой интересуется, не слыхала, часом, в сорок втором? На "Абхазце" она будто служила у Хлынина?

— Нет, не припомню. А как ту звали, черненькую, это когда мы с детьми у яра в воду прыгали?

— С детьми в воду? — переспрашиваю я.

— Так ведь мы с детьми плавали, оставить не на кого, а "он" навалился, самолетов шесть…

Опять подходит теплоход. Матрос принимает конец, контролер наводит трап. Это не просто, надо положить точно, устойчиво. Пока пассажиры выходят, у контролера свободная минута.

— А вы про Цыгалева не слыхали? — продолжает Анна Акимовна. — Это мой дядя, Цыгалев, он тоже в сорок втором на переправе работал. Вон березка, видите, других поболе? Так его там и зарыло. В том самом месте. Его и еще троих ребят и полковника. После войны отрыли, перенесли на кладбище. Фугаска туда попала. И мне бы не говорить теперь с вами, да как раз в тот день я за реку к своим на денек наладилась. Он, дядя-то, меня все отговаривал: "Не езди, видишь, что на Волге, убьют, утопят". А судьба, значит, выпала не мне, ему… Я переправилась на Крит, вижу, наших там уже нет, возвращаюсь к переправе, мне кричат: "Слышь, твоего дядю Ваню убило, прямое попадание". Мне, значит, не судьба. Я на лодке с Крита к Красной Слободе, может, думаю, наши там где поховались. Весел не было, гребла доской какой-то. А в Слободе говорят — народ в лес подался. Опять гребу, а "он" — бжж… бжж… Так и свищет вокруг, так и свищет. Собачонка со мной из Слободы увязалась. Уже на берегу ка-а-к жахнет! Колька, был у меня парень знакомый, кричит: "Нюся, Нюся, ты живая?" А меня только песком засыпало, и то не всю. Собачонке, верно, лапу повредило, я ее косынкой перевязала, голубая у меня косынка была, шелковая…

Высадка закончилась, опять подвалил народ. Контролер и матрос — в два голоса:

— Билеты! А у вас?

И, черт возьми, чуть ли не каждый десятый чувствует себя оскорбленным этим вопросом. Парень со смазливым лицом кривит губы, проходит мимо.

— Предъявите!

— Что предъявлять-то?

— Чего, чего! Билет!

— A-а! Билет! Так бы и сказали. Наставили вас тут, дармоедок.

Отваливает "СТ-244", но тотчас швартуется "Совет". И все начинается сначала: трап убирается, швартовы отдаются, швартовы принимаются, трап наводится.

— Двенадцать часов, как на качелях, — улыбается матрос.

Я знаю теперь, что матроса зовут Марией Яковлевной Черновой, на реке она тоже с военных лет. Это летом она матрос, а зимой матрос-кочегар: совмещение профессий. Зимой, правда, судов на переправе меньше, но все же бывает так: за котлом смотреть надо, шуровать надо, а судно как раз подваливает к дебаркадеру.

Зимой дебаркадер нужен прочный, железобетонный. Он не стоит на одном месте, его приходится переставлять, когда сильно забивает льдом. А забивает иную зиму часто.

— Да вы об том начальника нашего спросите, Дулина Виктора Степаныча.

— Ну, начальник… Начальник, поди, все больше в кабинете.

— Это чей начальник в кабинете?! — изумляется Анна Акимовна. — Наш-то? На переправе? Да вы что! Наш начальник — грузчик, а не начальник. Он, бедняга, частенько тут и ночует на дебаркадере, в конторке. У нас начальник с нами цинкачи тянет, цепи. Пиджак долой — и вкалывает.

Вечереет, сменяется матрос. Вахту от Черновой принимает Нина Овчинникова. Она помоложе товарок, но тоже со стажем — четырнадцатый год на переправе.

— С ней так было, — доверительно наклоняется ко мне Анна Акимовна. — Она, значит, на вахте, а пьяный куражится: "Прыгну в воду, спасать будешь?" И прыгнул. Она — за ним…

Пока я у переправы, каждое судно успело уже раза по два, по три обернуться между берегами. Подходит "СТ-250". Капитан, как видно давно приметивший, что какой-то человек мешает контролеру, окликает:

— Анна Акимовна, гляжу, к тебе все с разговорами да с разговорами. Уж не сватается ли?

— Да вот, Василий Прокопьевич, человек интересуется… — А сама шепчет мне: — Вы с ним разок через Волгу сходите, не пожалеете.

Капитан на "СТ-250" сам стоит у штурвала. Теплоход наискось пересекает Волгу. На реке тесно, глядеть надо в оба.

— В войну-то? Да здесь же, на переправе. Шестнадцать деревянных катеров было, по номерам шли. На "Тринадцатом", стало быть, Павел Иванович Колшенский, а я на "Шестом". А что рассказывать? Возили, и все. Войска возили. Я-то недолго, нас перебросили на переправу в Бекетовку, а Павел Иванович здесь шуровал. Гибли, конечно, тонули, не без того. Так ведь война. Быкова — капитана — при мне убили. У берега мы были. Ну, налет, мы в воронку, он под бревна подмостился, думал, надежнее. А бомба рядышком, как раз в бревна.

Василию Прокопьевичу Машихину шестьдесят. На Волге с 1929 года, начинал на стареньком "Геркулесе", где было такое огромное штурвальное колесо, что, кроме двоих рулевых, к нему ставился специальный "помогатель". Вот Машихина и поставили "помогателем" — парень был рослый, сильный.