Про Волгу, берега и годы

Но почему на городском гербе медведь с секирой? Не пораженный секирой, а, напротив, шагающий с нею на плече. Правда, мирно шагающий, как косарь с косой или каменщик с лопатой.

Тут, возможно, не в подвиге Ярослава дело. Культ медведя на Верхней Волге насчитывает не одно тысячелетие. Медведь изображен уже на каменном топоре нашего верхневолжского пращура.

В "Большой Государственной книге" — это 1672 год — медведь на гербе града Ярославля какой-то странный, согбенный, ссутулившийся, он опирается на нечто, больше напоминающее копье, нежели секиру. А в 1777 году, на гербе Ярославского наместничества, косолапый уже выпрямился и взял секиру.

С Ярославом Мудрым тоже некоторые неувязки. Есть Ярослав, изваянный Антокольским, — этот, веришь, сразит медведя. Широкие плечи, проницательные глаза, лицо человека властного, может быть, даже жестокого. Создавая своего Ярослава, скульптор шел от легенд.

И есть Ярослав знаменитого нашего антрополога и скульптора Герасимова, восстановившего облик князя по его черепу. Объективная реальность подточила легенду. Герасимовский Ярослав скуласт, худ, может быть, даже хил. Разве такому посильны богатырские подвиги? Может, хитростью взял зверя — ведь недаром был прозван Мудрым?

Оба Ярослава — соседи, только один в залах Ярославского художественного музея, тогда как другой — в музейном отделе истории. Легенде нужен Ярослав Антокольского. Историческая достоверность — у Герасимова.

Под обрывом Стрелки — искусственно намытые пляжи, пустующие в осеннюю пору, и острова водного парка. А за Которослью приподнимается Тугова гора, где в жаркой сече многие ярославцы, первыми на Руси открыто поднявшиеся против монголо-татар, сложили буйные головы. "Туга" на языке наших предков означала: скорбь, печаль. Битва на Туговой горе — это 1257 год. Через два года поднимется на захватчиков Новгород, через пять — Ростов, Владимир, Суздаль и снова Ярославль.

От Стрелки — две набережные, вдоль Волги и вдоль Которосли. На Которосль выходит стена древнего Спасского монастыря, среди старопечатных книг и рукописей которого был найден единственный список до той поры неизвестного шедевра древнерусской литературы — "Слово о полку Игореве". Над воротами, забранными толстой железной решеткой, — сторожевая башня. Ее набатный колокол сзывал горожан под защиту монастырских стен при очередном набеге польских интервентов. А вскоре здесь же, под монастырем, остановилось, накапливая силы, ополчение Минина и Пожарского. В Ярославле собрался "Совет всея земли", и город на некоторое время, до освобождения от интервентов Москвы, стал временной столицей государства. Ярославль-городок — Москвы уголок…

За мостом, за дамбой через Которосль, кирпичные корпуса Большой Ярославской мануфактуры — ордена Ленина комбината "Красный Перекоп", работница которого Валентина Терешкова стала первой в мире женщиной-космонавтом.

Что ни шаг — история. А если шагать от Стрелки по Волжской набережной, то и тут исторические воспоминания нахлынут на вас отовсюду. Белый массив Волжской башни почти навис над водой — не ее ли видим мы уже на старинной гравюре, где она как бы охраняет вход в город со стороны Волги?

Подле набережной древняя церковь Николы Надеина, иконостас которой сделан по рисунку Федора Волкова. Летом 1750 года полутемный амбар для хранения кож, где Волков дал представление драмы "Эсфирь", стал местом рождения первого русского публичного театра. И как не сказать попутно, что и первый в России провинциальный журнал отпечатала ярославская типография.

"Здесь помещался Ярославский Совет рабочих и солдатских депутатов…" — напоминает доска на одном из домов. Этот Совет взял власть в свои руки спустя всего два дня после победы Октября в Петрограде.

И наконец у той же набережной — памятник Некрасову. Поэт смотрит на Волгу. Осуществилась его мечта об углубленных наукой водах, о судах-гигантах, несчетной толпой бегущих по гладкой их равнине.

Был Московский тракт, теперь стал широчайший Московский проспект. Я не заметил, где он превратился в Московское шоссе. Полоса асфальта, прочерченная белым пунктиром, поднималась местами выше прежних улиц, и дома, отделенные где невысокой решеткой, где газоном, где кустарничком, робко поглядывали на нее из низины. За автовокзалом, немного в стороне от шоссе, — корпуса технологического института, уступившего свои здания в центре города молодому университету.

Дальше шоссе отделяло оставшуюся по левой стороне сельщину не просто от большой, но даже от огромной химии. Циклопические сооружения поднимались, сколько хватал глаз. И уже выкрикнул кондуктор "Четвертая проходная нефтеперегонного!", а завод все не кончался, и, казалось, он должен был поглотить и Карабиху.

Нет, немного не дотянулся, не поглотил. На ультрамариновом придорожном щите поворота русскими и латинскими буквами выведено название некрасовской усадьбы, Посередине деревенского квартала, где в палисадниках буйно цветут осенние "золотые шары", — ворота. Минуешь их — и большая химия тотчас утрачивает реальность.