Проблема человека в западной философии

Ты думал, человек, что мыслишь только ты,Свободомыслящий, в кипящем жизнью мире?Над силой собственной ты властен в общем пире,

Но в помыслах твоих вселенной нет, увы.Вглядися в зверя: жив дух деятельный в нем;В любом цветке — душа, открытая Природе;Металл в себе любви влечение находит.

Все дышит. И твоим все правит естеством.Знай: на тебя глядит незрячая стена.Материя сама глагол в себе хранит…

Нечестью твоему не служит пусть она!В смиренном существе нередко Бог сокрыт;И, словно вещее под век покровом око,Жив в камне чистый дух под коростой жестокой

[281].

Как знать, не покажется ли тут кому-то неуместным вспоминать сначала звонкую декларацию романиста, а потом свидетельство орфического поэта. Но весь вопрос — причем необходимо признать, что в наши дни его обычно избегают, кроме разве что Хайдеггера с его последователями, — и сводится ведь к тому, может ли мудрость, коль скоро она не тождественна собиранию утилитарных рецептов и, в конечном счете, технических приемов, корениться в другой почве, чем та, откуда берет свое начало и черпает себе питание поэзия?

Упомянутый выше наступательный антропоцентризм явно способен лишь поощрить забвение чувства меры и сразу же обнаруживает свою несовместимость с известными наставлениями моралистов. Здесь мы, однако, очевидным образом возвращаемся к вопросу, лежащему в основе всего нашего разыскания: действительно ли надо считать эти наставления устарелыми? Главное затруднение, с которым мы то и дело сталкиваемся, можно было бы сформулировать следующим образом: «Не есть ли то, что вы называете антропоцентризмом, — скажут мне, — просто тенденциозное и уничижительное наименование истины, которой подчинены все другие истины? Эта центральная (или первичная) истина охватывает, по сути дела, условия, вне которых само слово „истина“ теряет всякое значение, — ведь разве эти условия не покоятся исключительно на разумном усилии человека?»