Пробный шар

— Право? — барону хотелось, чтобы Жан говорил еще и еще. Жан это понял.

— Такое ощущение, словно убежал куда-то далеко, в свой мир, где ты сам хозяин, — сказал он. — Там мне легко и просто, там я все могу и ничего не боюсь, только радуюсь.

— Великолепно! Хотите коньяку?

— Нет, док, мне еще два часа выламываться.

— Как угодно, Жан, как угодно… Вы прекрасно танцуете. Вам не бывает неловко?

— Ерунда… что нагишом, что ли? Ерунда.

— Простите, Жан, может быть, мой вопрос покажется вам несколько… бестактным. Вы действительно дали себя… оскопить?

— Что я, псих? — оскорбился Жан и тут же засмеялся, потому что разговаривал как-никак с вылечившим его психиатром. — Это, док, пока только пляшем, грим… а вообще-то я — ого!

Барон улыбнулся вновь. Приятно было говорить со спасенным человеком, видеть, что труд не напрасен, что у парня все хорошо и он родился заново, избежал мук, ускользнул от проклятой камнедробилки, в которую превратилась жизнь.

Жан заглянул в лицо фотографии.

— Красивая, — проговорил он с уважением. — Жена?

— Нет, — ответил барон, чуть помрачнев.

Жан встрепенулся.

— Зовут, — сказал он обескураженно. — Прямо отдохнуть некогда! То туда, то сюда…

Едва не теряя сознания от усталости и тоски, Жермен прошаркал к старинному креслу, стоящему подле камина, и со старческим наслаждением погрузился в его мягкие глубины. Серые губы Жермена беззвучно шевелились, повторяя одну и ту же фразу: "Мир сошел с ума… сошел с ума…" Огонь в камине всколыхнулся ему навстречу, выстрелив длинною вереницею пляшущих языков, вскинув в черную круглую вышину вихри искр. Жермен печально улыбнулся. Трогательной и детской казалась ему преданность замка и его обитателей. Он погрузил руку в пламя, и пламя, не веря нежданному счастью, завороженно прильнуло к его руке, к его ласковой ладони, засиявшей на просвет живым алым светом. Как отличалось это от внешнего мира, где каждый — сам по себе, вне Жермена, далеко… Жермен гладил огонь, играл, щекоча, как ребенка, и тот самозабвенно подпрыгивал, не имея посторонних Жермену желаний, ластился, потрескивал, и эхо гулко множило, бережно баюкало его робкий смех.

Потом Жермену прискучила игра, и он со вздохом откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза в беспечной полудреме; рука его свешивалась с подлокотника. На плечо Жермену слетела одна из летучих мышей и уселась, уютно попискивая, непоседливо шевелясь и поглаживая щеку его кожаной мягкостью перепончатых крыльев. Огонь поник было, едва дыша, но затем, пользуясь тем, что Жермен не смотрит, оранжевым язычком потянулся к его длинным пальцам и принялся воровато лизать их. Жермен ощущал быстрые, пугливые прикосновения, но не мешал. Странно, думал он, как приятно и легко, когда вот так, молча, тебя любит некто, находящийся внутри твоего мира. И как тягостна суетная, капризная любовь извне. Она, в сущности, сводится вот к чему: "Я люблю тебя, поэтому делай то, чего я хочу". А некоторые, шантажируя для верности, добавляют еще: "Я без тебя не могу жить. Я без тебя умру…" Хорошо, что никто не спрашивает, почему я приехал без дамы, мельком вспомнил он и встал. Летучая мышь с перепуганным писком порхнула с его плеча, обдав лицо легким дуновением, и канула во тьму; огонь отпрянул.

— Спасибо, дружок, — ласково сказал ему барон, — ты так меня порадовал. Доброй ночи.

— Доброй ночи, мсье барон, — тихо ответил огонь.

Его раздели, и он лег. Ночной ветер, гуляющий под потолком, колыхал полог кровати, изламывал и мучил хрупкие, удлиненные звездочки свечей, едва прокалывающие тьму огромной мрачной спальни. Бесплотными тенями вились нетопыри.

— Вечерняя почта мсье барона.

"…Я мечтаю еще раз услышать Ваш удивительный голос. Уже сам голос Ваш успокаивает, дает бодрость и силы не обращать внимания на все, что творится вокруг, на эту дурацкую карусель…"

"…Вы негодяй. Вы убийца. Я ненавижу Вас всеми силами души. Жизнь зачастую мучительна, это правда, но нельзя убивать людей, чтобы облегчить их муки, помочь им в их невзгодах. Нелепость! Вы же делаете именно это. Те, кого Вы лечите и, как Вам кажется, вылечиваете, выздоравливают от страданий не более, чем выздоравливают от них трупы. Душевные беды Ваших пациентов прекращаются потому, что вы отбираете у них души. Вы превращаете живых людей в живых мертвецов. Вы создаете подлецов, убийц…"

"…Милый, глубокоуважаемый профессор! Вы спасли мою маму, она все время рассказывает мне о Вас. Два раза я видела Вас в клинике. Мне шестнадцать лет, вот как я выгляжу — я снялась в бикини не потому, что прикрываю какой-то изъян, а потому, что я очень робка и застенчива. Я нуждаюсь в Вас. Я жажду встретиться с Вами близко-близко…"

В этих письмах тоже не было ничего нового уже давно-давно, ни единого слова. Они повторялись, они едва ли не копировали друг друга. Но Жермен прочитывал их все, всегда. Ведь люди пишут, тратят время и силы, он не имеет права не прочесть. Ведь они такие же люди, как он, может быть, даже лучше…

— Пойди сюда, голубушка.