Пробуждение Рафаэля

— Каким был Сан-Рокко раньше? — тихо спросила она.

— Когда именно?

— До войны, до того, как здесь произошло всё это.

— Вы хотите сказать, что я так стар, что помню войну? — спросил он, поддразнивая её. — Благодарю за комплимент. Мне пятьдесят семь, родился в тридцать шестом.

— Значит, вы были достаточно большим, чтобы помнить, каким был Сан-Рокко?

— Во всяком случае, недостаточно большим, чтобы интересоваться старинной архитектурой. Но… уверен, он был очень красив. — Его лицо посуровело, и она подумала: ему это доставляет боль. — Отец, — сказал он, — который был любитель дела и не любитель слов, говаривал, что Сан-Рокко кое-что значил здесь, в долине.

— Что же он значил, синьор Прокопио?

— В том-то и вопрос — об этом он умолчал! — Прокопио улыбнулся. — Я говорил вам, он был не любитель слов. Но… думаю, дело было в самом этом месте. Вы знаете, что тут, как объявили, нашли этрусские могильные курганы? Да-да! Молодой немец, студент-археолог, написал об этом перед войной. — Он на мгновение оставил иронический тон и тут же вернулся к нему, словно снял было доспехи, не очень уверенный, что они защитят его. — Но всякую историю можно найти в любом музее. Особым это место делала не история, исключая историю его гостеприимства… по отношению к чужеземцам, ко всем. А ещё его постройки, это тоже было важно: дома, и амбары, и пекарни — всё было связано, одно было продолжением другого, залюбуешься, и нельзя было снести одну стену, чтобы не рухнули все остальные. Мы называем это: simbittico. He знаю, как сказать по-английски, но слово должно быть. Когда дело касается собственности, всегда подыщется английское слово.

— Симбиотический? Но оно относится не только к собственности.

— Значит, и в английском то же самое. Забыл. Хорошее слово, на каком языке ни скажи. Во всяком случае, нельзя было представить, чтобы тебя не приняли в Сан-Рокко как долгожданного гостя, представить себе время, когда его не было — или не будет. Сан-Рокко невозможно отделить от этих скал и утёсов и оврагов этой долины, от людей, которые живут здесь… или жили… Все мертвы теперь, даже кладбище уничтожено.

— Кем надо быть, чтобы уничтожать деревенское кладбище?

— Тем, кто хочет уничтожить нашу историю.

Она помолчала. На память пришло предостережение графа. Потом всё же спросила:

— А расследование проводилось?

— Какое расследование?

— Ну… того, что здесь произошло.

— Когда в войну разбираться со всеми бомбёжками и их последствиями?

— Я имею в виду, после окончания войны. Наверняка не могло быть так, чтобы целую деревню просто уничтожили и никто даже не заглянул в неё.

— Представляете, что здесь было после войны? Лес полон трупов, поля — развалин, каждая политическая партия тянет в свою сторону. — Он слегка улыбнулся. — А партий у нас было очень много — преимущество демократического общества. Во всяком случае, война не кончалась ещё двадцать лет. Может, и сейчас продолжайся. До сих пор американцы, англичане, немцы воюют за эту землю, хотя цели у них теперь иные.

Он достал из отделения для перчаток два больших фонаря.

— Понадобятся нам. А теперь я покажу вам тайну Муты… нашу тайну.

Птица, молчавшая, пока они спускались по лестнице, запела утреннюю песню, едва свет фонаря Прокопио попал в её грубо сделанную клетку. Первой мыслью Шарлотты было: «Как это жестоко — держать её здесь в полной тьме!» Потом: «Странно для немой иметь…»

— Она ей для того, чтобы не было одиноко, а не чтобы слушать её пение, — быстро сказал Прокопио. — Нравится клетка? Я сам сделал, из свежих ивовых веток.

Крохотное создание продолжало высвистывать затейливую мелодию.

— Что это за птичка?

— Просто какая-то uccello canterino,[87]

которую я нашёл в кустах. У неё было повреждено крылышко. Видите, правое висит, как у вас говорится, «безбольно».

— «Безвольно», — поправила его Шарлотта, улыбаясь. — Вы говорите по-английски почти без ошибок, где вы ему научились?

— Два года жарил рыбу с картошкой в Брайтоне. С собой или здесь, мадам? Сбрызнуть чипсы уксусом?

— Вот это да, здорово у вас получается! — рассмеялась она. — В Лондоне все лавки, торгующие жареной рыбой с картошкой, принадлежат китайским и турецким иммигрантам.

— В Брайтоне тоже. К счастью, та, в которой я работал, была достаточно большая, чтобы нанять официантку. Девушку-англичанку, студентку художественного факультета, очень хорошенькую.

— Ага, понимаю. У вас была переводчица, она учила вас языку.

— Да, она учила меня многим вещам, восхитительно учила, пока не ушла от меня к испанцу stereo. - («Дерьмовому испанцу», — перевела для себя Шарлотта.) — Это заставило меня понять, насколько хороша наша шутка насчёт предателей и переводчиков. Вам понятно, что я имею в виду?

Шутка состояла в игре слов, которая делает перевод столь тонким искусством. Насколько часто, спрашивала себя Шарлотта, в итальянской истории переводчик, il traduttore, оказывался предателем, il traditore? Измени пару букв, и всё меняется.