Пробуждение Рафаэля

Донна узнала об этом задолго до того, как поднялась по внешней лестнице в лоджию длиной чуть ли не в городской квартал. Loggia, думала она, шикарное словечко для веранды, которое она усвоила в Риме на ускоренном курсе истории искусства, где ещё научилась ценить этот вид жилья, уставленного мраморными торсами, разбитыми терракотовыми вазами, безрукими терракотовыми же статуями и разрозненными доспехами на стене. Никаких глицериново блестящих новодельных антиков, какие стоят у её собственных стариков. Здесь не увидишь ничего, что блестело бы, было бы целым. Донна могла представить себя хозяйкой этих хором — не спасовала бы, будьте уверены! Вроде замка на вершине холма, которым любуешься издали или внутри через красные канаты ограждения. La Contessa.[11]

Завистливые шепотки: «Родилась в Канаде, можете поверить? Но из римского рода…» — «Старинного римского рода», — поправляла Донна, обращаясь к воображаемой аудитории, припомнив, как в Европе было важно не только то, откуда идёт твой род, но и то, что он живёт там очень долго и располагает бумажкой, доказывающей это. Родословие — вот слово, которое Шарлотта повторяла множество раз.

Именно восхищённый рассказ Шарлотты об этом отеле да ещё его описание в путеводителе подвигли Донну на непозволительную роскошь: отправиться на такси из Урбино пообедать там. «Вилла Роза, чьи лучшие времена, похоже, преданы забвению, была построена в 1500-х годах как охотничий дворец семьи Маласпино. Превращённая в 1950-х в отель, она поныне сохраняет многие черты некогда роскошного палаццо, в частности гербы Маласпино, вырезанные над входами в холлы. Отель с рестораном, обставленный в стиле belle epoque, — среди лучших в округе, и гостям, интересующимся историей, могут предложить апартаменты, в которых, по слухам, любил останавливаться Муссолини со своей любовницей».

С пластинки на древнем проигрывателе графа Маласпино сквозь шипение и потрескивание звучали замирающие вздохи.

— Изумительно, не правда ли? — сказал он. — Алессандро Морески, последний великий кастрат…[12]

— Кастрат?

— Один из наших певцов-кастратов… Мужчина, который пожертвовал всем ради того, чтобы обрести ангельский голос…

«Я, может, лишился не меньшего, — подумал граф, — а что приобрёл взамен? Стал хозяином отеля, пиарщиком». Земли, акр за акром, друзья, один за другим, — всё исчезло после войны, колонизировано иностранцами вроде этой девчонки, которая приехала в Италию, надеясь скупить историю и образ жизни, теперь почти забытый. Даже виллу Роза, любимый дворец дяди, пришлось превратить в отель, дом же, где прошло его детство, продали много лет назад, а следом вскоре и последние крохи от бабушкиного поместья. Кроме нескольких побитых реликвий в этих комнатах, всё, что осталось от его прежней жизни, можно увидеть в окна, выходящие на крутые одичавшие холмы над Сан-Рокко. Чёткие некогда линии террас из белого камня теперь запачканы пятнами ежевичных кустов или полностью стёрты десятками оползней и ползучими сорняками, так что лишь рваная тень указывает, где стояли стены фермы.

«А когда я был молод, — размышлял он, — те возведённые человеком террасы казались не менее крепкими, чем любой выход горных пород». До войны отцовские владения казались живым воплощением лоренцеттиевского[13] живописного цикла «Разумное и неразумное правление», этой мягкой аллегории добродетели, изображающей «разумно управляемую» сельскую местность, где процветают поощряемые культура, торговля и охота, — и поэтому прекрасную и составляющую резкий контраст с нею картину крайнего, варварского хаоса, который воцаряется при власти жестокого тирана. Отец предпочёл последовать за тираном. Граф оглянулся на обнажённую девушку и увидел, что её пристальный взгляд устремлён на бутылку вина на столике, на отражённую в ней Италию, где все приметы пасторального небрежения свелись к аккуратной миниатюре с парой ворон, кружащих над виллами величиной с почтовую марку пернатыми кавычками над идеей, остающейся невыразимой — или невосстановимой, во всяком случае недостижимой.

Он налил им вина, окунул в бокал палец, чтобы обвести влажными красными контурными линиями груди девушки, помечая их, как помечают на географической карте обнажения горных пород. Богатая грудь, подумал он, из новой и богатой страны. Место для отказа от старых обязательств, для новых стартов.