Продается недостроенный индивидуальный дом...

Рейн все больше мрачнел. Во всем большом праздничном городе у него не было никого. Другое дело, в далеком шахтерском поселке. Там у него мать — она часто болеет, изнурена работой, — отец, который все больше молчит, и брат Эро; за годы войны он здорово вытянулся и ростом почти догнал Рейна. Зимой, когда Рейну дали один день отпуска, он видел всех.

— Послушай, а где же девица, которая должна была засыпать тебя цветами? — полюбопытствовал Эсси, который обычно шутил более удачно.

— Ах, — махнул рукой Рейн, — она не спала всю ночь. Какая нелегкая понесет ее сюда, под дождь?

— Ерунда. Что такое сон или дождь в сравнении с большой любовью!

Рейн и сам отлично знал это, и потому слова друга больно задели его.

Гимнастерка намокла. В сточных канавах журчала вода.

— Запевай!

И первый взвод многоголосо грянул строевую песню собственного сочинения; отраженная стенами каменных домов, она вызвала бурный цветочный ливень. Обидно, что приближалась уже площадь Победы и оркестр, грохотавший на ней, заставил солдат умолкнуть.

Кто-то воскликнул низким взволнованным голосом:

— Господи, сколько же их!

Но песня, видимо, особенно восхитила какого-то сухопарого старикашку, он громко крикнул:

— Да здравствуют наши парни!

Строевой шаг прозвучал на асфальте площади Победы так, словно все эти годы войны люди только тем и занимались, что учились проходить в торжественном марше мимо трибун.

Пестрели лозунги и гирлянды, полоскались флаги. На трибуне правительства генерал-лейтенант Пярн сосредоточенно следил за прохождением частей. Хотел ли он, чтобы ряды были еще прямее? Или испытывал то же чувство гордости, каким были переполнены сердца шагавших победителей, таких, как и он? А может, оттуда, с трибуны, он видел тех, чья доблестная смерть дала свое молчаливое согласие на сегодняшний большой, поистине народный праздник?

— Пламенный привет героям! Ура!

Те, кто проходили, те, кто остались живы, раскатисто кричали: «Уррра-а!»

И только когда они свернули на Пярнуское шоссе, Рейн вспомнил, что, отбивая строевой шаг на площади Победы, он следил лишь за Юхасоо, который маршировал рядом с ним. Если Урве и была где-то здесь, он не мог ее видеть.

Холодные порывы ветра проникали сквозь сырую гимнастерку. Все долгое время, пока они совершали переход к Таллину, жгло солнце, пылили дороги, и только в Сигулде, на берегу славной реки Гауи, где они вечером сделали привал и развели костры, их немного помочил дождик. А теперь льет, как поздней осенью.

На ступеньках Театра драмы Рейн вдруг увидел лиловую блузку. Но женщина в блузке была темноволосая, с лицом цыганки.

Проспала. Не захотела прийти. Одну-единственную попытку поцеловать ее посчитала величайшей дерзостью. Пусть это будет для него уроком. Впредь он не станет связываться c детьми.

На Морском бульваре и на горке толпа, окаймляющая дорогу пестрой лентой, поредела. Но и здесь Урве не было.

Не пришла.

Но мог ли храбрый солдат вешать из-за этого нос? Нет, не мог. Не мог!

Оркестр молчал. Хорошо бы сейчас затянуть песню, которую они всегда пели, возвращаясь c учений, отправляясь на фронт, а иногда — возвращаясь с фронта.

Песня зазвучала внезапно.

Золотое вечернее солнце... —

не слишком высоко начал Рейн.

Весь взвод подхватил:

...как прекра-а-асно ты!

Когда они подходили к Балтийскому вокзалу, сквозь дождь уже улыбалось солнце и народ рукоплескал. Вот это молодцы! Так поют, что даже солнце не удержалось, выглянуло. И в колонну снова полетели цветы.

Солдаты прошли с песней до самого Палдисского шоссе. Рейн посмотрел вокруг. Дома, дома, дома. В раскрытых окнах машущие руки. А на оштукатуренных стенах дыры. Полуразрушенные крыши. Дальше — развалины, кое-где в них буйно растет молодая лебеда.

Сейчас хорошо строителям. Сколько здесь работы! Так думал Рейн Лейзик, молодой солдат, у которого не было определенной специальности, но который чувствовал в себе достаточно сил и способностей, чтобы взяться за любое дело.

Палдисское шоссе вело в Палука. О Палука уже и раньше поговаривали в частях, но все считали, что это одни разговоры и ни в какое Палука их не поведут. Однако, судя по всему, эти разговоры имели под собой реальную почву.

Неожиданно в строй протиснулась девочка в красном галстуке и протянула огромный букет полевых цветов Рейну, у которого не было в руках ни единого цветка. Не могла же девчонка знать, что высокий солдат ждал других цветов, предназначенных только ему. И удивительно — когда он потерял всякую надежду получить их, ему преподнесли букет бледно-голубых незабудок.

— Ого! — не без иронии воскликнул Эсси.

Высокий солдат вышел из строя и приветливо, достаточно громким голосом для того, чтобы услышал Эсси, сказал:

— Спасибо, маленькая пионерка. Тебя как звать?

— Лехте, — смело ответила та. — Лехте Мармель.

— Чудесно, Лехте. Возьми и от меня кое-что на память.

Он протянул смущенной девочке нож в коричневых ножнах, с серебряной цепочкой и красивым пестрым черенком. Девочка никак не могла решиться взять подарок.

— Не бойся. Бери смело. Мне он не нужен.