Продайте мне хоть что-нибудь!

Папа умер от рака. Андрюша умер от рака.

Когда заболела Наташа, я просто отказалась верить. Что же это за проклятие?

В советской медицине существовала этика. Больному никогда не говорили, что он смертельно болен. Я помню, я смотрела иностранные фильмы тогда и очень удивлялась, как там прямо в лицо говорят больному, что он умрет через месяц. Или полгода. Наши врачи никогда так не делали. Никогда. Они только родным говорили.

Наташе было двадцать семь лет. Она собиралась замуж, они жили уже практически вместе. Хороший такой парень у нее был. Леша. Очень хороший. И любил ее очень. И детей они хотели, но все не получалось. А тут у нее задержка два месяца. Наташа обрадовалась ужасно, вместе они обрадовались, и она пошла к врачу. Оказалось, это совсем не беременность. Совсем.

Ей ничего, я уже говорила, не сказали, но в больницу тут же положили на обследование.

И меня врач вызывает как единственную родственницу. И говорит, как в иностранном фильме. Только не ей, а мне. И никаких шансов не дает. Запущено все – месяца три.

Я год назад сына только похоронила и сейчас понимаю, что была сильно еще не в себе. Я не поверила. Совсем не поверила. Кричала что-то на врача. Когда Андрюша заболел, я очень собранная была, я была уверена, что мы справимся. Я ни разу не заплакала. Он меня все время спрашивал: «Мамочка, я умру?» А я ему: «Нет! Ты ни за что не умрешь, сынок. Я не дам».

И он мне верил.

Я себе не могла простить, что обманула его. И Натусе врать не хотела. Но не правду же ей говорить? И ощущение полной беспомощности. И бессилия.

А Натуся ни сном ни духом не догадывается, и нельзя, чтобы заподозрила.

Я из больницы бегом, в дверях ей что-то крикнула про репетицию.

Все на ее Лешу скинула. И он себя повел, надо сказать, как настоящий принц. Он ее до самого конца не бросал ни на минуту и не дал ей догадаться, даже заподозрить что-то.

Из больницы ее очень скоро выписали.

Я через какое-то время взяла, как могла, себя в руки и стала к ней приезжать. А она веселая такая! Только слабела с каждым днем. И все говорила: «Да это ерунда, пройдет».

Но никуда это не проходило. Все хуже и хуже становилось. Я забегала ненадолго – сил не было это видеть снова. Кончились все силы давно.

И вдруг она мне звонит, веселая такая, и говорит:

– А мне лучше сегодня! Пойдем в магазин.

Я говорю:

– Натусь, может, не надо пока, погоди немного.

А она:

– Нет, пойдем! Красоты хочу!

И мы с ней пошли! Слушай, какая же она была веселая в этот день! Я с детства ее такой озорной не видела. Я такой ее помнила, когда она, маленькая, меня позлить хотела. Мерила все подряд, перед зеркалами вертелась. Она похудела, как ты понимаешь, очень сильно. Как же ее это радовало! У нее всю жизнь пунктик был, что она полная. Она действительно худышкой-то никогда не была. А тут фигура, как у модели, и, естественно, все сидит. И она покупает и покупает. Платье одно так ей пошло. Бордовое. Она в нем действительно как королева была.

В нем ее и похоронили. Умерла она той же ночью.