Читаем Проданная полностью

Проданная

— Тебе идет…

Санников уехал сразу же, как мы вернулись из магазина.

Слова не сказал, просто развернулся и ушел. Все с тем же каменным лицом, без единой эмоции.

А после курьер доставил еще кучу разных вещей. Мои любимые духи. Косметику. Гребни и заколки. Домашнюю одежду, — хотя, скорее, более подходящую для борделя. Все откровенно прозрачное. Не предполагающее никакого пространства для воображения.

Целые ворохи еще каких-то платьев. Огромные пакеты с бельем, — неизменно кружевным, откровенным, слишком сексуальным. Даже на показах я и то носила более скромное.

Он и правда относится ко мне, как к кукле. Кукле, призванной его постоянно возбуждать и утолять его голод.

Хотела бы возмутиться. Но я и так дала себе слишком много воли. Слишком проявила свой характер там, в примерочной. Если бы не договор, впилась бы в его лицо ногтями! С наслаждением бы наблюдала за тем, как по нему проступают кровавые полосы, как вся эта каменная невозмутимость сходит с его лица! Но, черт, я не должна так поступать! Даже поражаюсь, что он никак не среагировал на ту пощечину!

Но, оставшись в огромном доме одна, вдруг понимаю. Санников — не наибольшее зло, не тот, кто причиняет больше всего боли.

А вот те взгляды… Те осколки прежней жизни, которые так больно режут, кромсая меня саму на осколки… Презрение, пренебрежение в глазах тех, кто, казалось, был таким близким!

Было много ударов после смерти отца. Слишком много. Друзья, которые отвернулись. Те, кто ел с нашего стола, а после не отвечал на телефонные звонки, когда нам так безумно была нужна помощь!

Но теперь, после этого магазина, после презрения в их глазах, меня будто прорвало. Последняя капля, и, вроде бы, такая мелкая, ничего не значащая, — а выбила меня из колеи.

Санников не скрывает и никогда не скрывал своих мотивов. Он мог смотреть в глаза отцу и угрожать. А эти… Эти прикидывались друзьями. И именно они больнее всего ранят самую душу…

Заставляю себя не думать.

Бросаю взгляд на часы.

Восемь.

Приемы обычно начинаются с девяти. Значит, нужно собираться, пусть для этого и приходится себя заставить.

Решаю все же не дергать тигра за усы, — уже и так достаточно его разозлила.

Надеваю то самое платье, которое выбрал Санников. Точно такое же белье.

Вздрагиваю, ощущая, как моей спины что-то касается. Очень нежно, почти невесомо, но от того и так сильно ощущается.

Он как всегда вошел без стука. Я даже не услышала шагов.

Настоящая королева, — обжигает мне ухо своим дыханием, продолжая водить чем-то теплым и мягким по каждому позвонку.

Лишь замираю, невесомые прикосновения кажутся скользкими укусами змеи. Промораживают до самого горла.

«Однажды ты станешь настоящей королевой», — так всегда говорил отец, подхватывая меня на руки. «Очень скоро все будут восхищаться тобой, моя девочка».

Вот я и королева. Униженная, в полнейшей власти чужого человека.

— Не хватает кое чего, тебе не кажется? — проводит бархатным чехлом для украшений вверх по подбородку. И, черт, я даже отбросить его руку не могу!

Надеюсь, там не ошейник, в самом деле? От него можно ожидать, чего угодно!

— Вот так, София, — раскрывает чехол, застегивая на мне украшение.

Тонкая полоска золота с капелькой черной жемчужины, повисшей ровно посередине.

Выдыхаю. Почему он передумал? Почему не надел на меня то, что стало символом моей принадлежности ему? Неужели понял и прислушался?

Хотя — нет. Просто Санников нашел более дорогой ошейник для меня. А поводок остается по-прежнему в его руках. И хватку он уж точно не ослабит.

— Остался бы с тобой здесь, наплевав на все, — молния на спине с резким звуком летит вверх, слишком сильно сдавливая. В этом он весь. На смену обманчивой ласке приходит резкость. Даже жестокость.

— Но мы должны ехать.

Не говоря больше ни слова, уходит, оставляя дверь открытой.

А я какое-то время так и продолжаю смотреть на почти чужое отражение в зеркале.

Она, эта женщина, не похожа на меня, разве что отдаленно.

Не мое платье, не мое лицо и не моя жизнь.

Только где оно, — то самое мое?

Внутри меня нет этого ответа.

Все чужое, а то, что казалось родным, — рассыпалось в прах, оказавшись пустышкой, иллюзией! Оно ведь и рассыпалось, кирпичик за кирпичиком, сразу же, после смерти отца. Выходит, что и не было его, всего того, что я привыкла считать нерушимым? Было бы настоящим, никогда бы не рухнуло, засыпая меня под своими обломками!

А я?

Кто же я на самом деле, если вынуждена терпеть Санникова ради того, чтобы спасти сестру?

Уж точно не та, кем считала себя прежде.

Кажется, вся моя жизнь, до капли, была лишь иллюзией… А, настоящего я не вижу. Нигде не вижу ни малейшего просвета!

Так кто я?

Уж точно не принцесса.

Тяжело вздохнув, медленно направляюсь к выходу, слушая, как оглушительно звучат мои каблуки в пустом доме. Чтобы сесть в машину, где меня ждет ненавистный мне мужчина и отправится туда, куда хочется ему и совсем не нужно мне.

Кто бы сказал мне однажды, что я буду жить по чужой воле!