Проданная

И надавать по рожам всем, кто сейчас надменно, свысока смотрит на эту, самую настоящую принцессу. Которая сумела столько всего выдержать, столько пройти — и не сломаться. Не нагнуться. Даже после меня, после того, как оказалась, по сути, в отчаянном положении, была вынуждена себя продать. Все равно пылала, горела ненавистью вместо того, чтобы стать потерянной безжизненной, на все согласной и всему покорной куклой. И слова свои ядовитые, злобой переполненные мне в лицо швырять, выплевывать не побоялась!

Хоть, по сути, другого выбора, кроме покорности, я ей не оставил!

Спит, а я как идиот, моргнуть боюсь.

Будто вот сейчас, только глаза прикрою, на секунду, — и все выветрится, улетучится.

Окажется вдруг, что и не было ни хрена, а все только моя разбушевавшаяся фантазия, в которой неизменно мы с Софией оказывается в одной постели.

Так и лежу, как идиот. Дыхание ее ловлю, впитываю, и улыбаюсь.

Надо уходить.

Уходить от нее подальше.

Пока, блядь, сам себя не потерял.

Очнуться и вспомнить, зачем она здесь. Для чего. Чья она дочь и ради чего оказалась в этом доме.

Глава 50

Софья

Стаса нет, когда я просыпаюсь, безотчетно вытянув руки, чтобы прикоснуться к нему. Безотчетно. Подсознательно. С чертовой счастливой улыбкой, которая до сих пор так и не сходит с моих губ.

Поднимаюсь на локте, с удивлением рассматривая пустую постель, пустую комнату.

Неужели мне приснилось или просто показалось? Что он просто лежал рядом, просто обнимал, глядя на меня с какой-то дикой, изумительной нежностью, которая, как мягкое одеяло окутала меня? Где-то там, глубоко внутри? Будто вдруг согрела мое сердце?

И больше даже не сверкал глазами и не говорил всех своих гадких слов…

Черт!

Наверное, все это было просто сном… Из каких-то недр подсознания. Той самой девочки, для которой Санников так и остался благородным ослепительным рыцарем, который ее спас и который, как ей кажется, спасет снова. Не даст утонуть. Никогда.

Появится в самый критичный момент, когда уже будет казаться, что все пропало, — и вытащит. И подхватит на руки. И прижмет к себе, заставляя голову кружиться…

Да!

Сейчас только понимаю, — во многом так и было.

И, пусть я знала, какой он страшный человек, знала, что одержим ненавистью и желанием меня сломать, уничтожить, а ведь где-то в глубине души, вот очень глубоко даже сейчас, во всей этой ужасной ситуации, воспринимала его как того, кто протянул руку помощи. Кто спас, даже когда надежды на спасение не было.

Снова вытащил. Не дал утонуть.

Но нельзя жить иллюзиями. Обманываться детскими мечтами. Видеть то, чего на самом деле нет.

Это ни к чему не приведет.

Только растопчет мое сердце.

По которому Санников, наверняка, с удовольствием потопчется каблуками своих начищенных до блеска туфель!

Надо усмирить глупое сердце, которое так часто бьется. Надо ему напомнить о том, что не так все просто в этой жизни. Заставить захлопнуться, выбросив перед этим Санникова изнутри!

Черт!

Я ведь не спросила у него про Машу! Обо всем на свете забыла, все вылетело из головы! А ведь свою часть сделки я выполнила. Пусть он не удовлетворится одним разом, пусть мне придется еще не раз все это вытерпеть и повторить, но ведь уже я вправе требовать, чтобы он исполнил свое обещание!

Скажу. Обязательно скажу, как только он появится. Я должна быть спокойна за Марию. Должна знать, что Санников делает все, что в его силах, — иначе для чего все это?

И все же улыбка снова непроизвольно расцветает на губах, когда провожу ладонью по смятой простыне с другой стороны постели.

Он здесь был. На самом деле. Мне не приснилось и не показалось. Простыня до сих пор хранит тепло его тела.

И запах. Одуряющий запах, — горьковатый, терпкий, дурманящий так, что кожа в один миг покрывается мурашками.

Ловлю себя на том, что совсем не хочу подниматься с постели.

Наоборот, — хочется задержаться.

Уткнуться в эти простыни, просто зарыться в них лицом. Вдыхать его запах.

Тело до сих пор все горит от его прикосновений.

Нельзя! Нельзя этому поддаваться! Нельзя отдать себя Санникову вот так, с потрохами! Пусть мое тело он получил, пусть оно млеет и расплавляется под ним, — тут уж я ничего не могу поделать, над этим я не властна! Но душу свою, свое сердце ему отдавать нельзя! Ни в коем случае! Иначе он просто меня уничтожит, этот жестокий, одержимый жаждой мести зверь!

А все равно почему-то тихо напеваю, забираясь под расслабляющие струи воды. Мурлычу любимую мелодию, — тихо, себе под нос.

И даже после душа. Когда придирчиво, старательно выбираю платье. Укладываю волосы. Долго верчусь перед зеркалом, выбирая белье. Тщательно накладывая макияж.

Каждый раз, когда замечаю это за собой, обрываю себя. И незаметно снова начинаю напевать.

И не узнаю, снова не узнаю себя в зеркале.

Щеки раскраснелись. Глаза просто светятся, — так, что, наверное, затмили бы сейчас те самые невероятные бриллианты! И лицо такое… Будто светится изнутри! Я даже не представляла, что могу быть… Вот такой!