Проект постановки на сцену трагедии 'Царь Федор Иоаннович'

После разговора с Клешниным Годунов является в начале пятого акта, сперва в сцене с Василием Шуйским, потом в сцене с Ириной. Первая сцена не важна в отношении характеристики Годунова; цель ее только подготовить отправку Василия Шуйского на углицкое следствие; но вторая имеет особенную важность. Она, по положению своему в экономии драмы, принадлежит к разряду замедляющих; ибо драматическое движение быстро спешит к концу, а ему бросают навстречу препятствие, чтобы, опрокинув его, оно тем неудержимее ринулось в катастрофу. По содержанию своему эта сцена синтетическая, ибо она в своем фокусе собирает весь характер Годунова, определяет значение Федора и заставляет зрителя оглянуться на пройденную им дорогу. Сверх того, в ней полнее определяется характер Ирины. По форме эта сцена лирическая и в этом качестве должна быть играна с некоторым пафосом. Ирина просит Годунова пощадить Шуйского; он ей отказывает - вот и все внешнее содержание. Но в нем, с обеих сторон, много психических движений, а непреклонность Годунова является теперь в строгой форме государственной необходимости. Как ни жестоки его меры, зритель должен видеть, что они внушены ему не одним честолюбием, но и более благородною целью, благом всей земли, и если не простить ему приговора Димитрия, то понять, что Димитрий есть действительно препятствие к достижению этой цели. Свой монолог:

Высокая гора

Был царь Иван...

Годунов произносит внятно, не спеша, как бы погруженный в самого себя. Когда он доходит до места:

Семь лет с тех пор, кладя за камнем камень...

голос его одушевляется, и в нем слышатся гнев и скорбь, а последние слова:

Им места нет, быть места не должно!..

он выговаривает с решительностью, не допускающей возражения. Но Ирина не считает себя побежденной. Она истощает все доводы в пользу Шуйского. Годунов их все опровергает и, переходя из оборонительного положения в наступательное, требует от Ирины, чтобы она сама помогла ему погубить Шуйских. Ирина отвергает это требование, и брат и сестра расходятся как достойные противники, знающие друг друга и не теряющие лишних слов, а зритель остается в недоумении, кому из двух будет принадлежать победа.

Эта сцена должна усилить ожидание развязки, и на нее нельзя не обратить главного внимания.

В конце пятого акта Годунов, в числе прочих бояр, выходит с Федором из собора.

Когда Федор, узнав об умерщвлении Шуйского, обращается к Годунову со словами:

Ты ведал это?

а Годунов отвечает:

Видит, бог - не ведал!

в его ответе есть и правда и ложь; он действительно не знал, что Шуйский удавлен, но, приставив к нему его смертельного врага, Туренина, он имел повод ожидать, что дело именно так кончится.

При известии о смерти Димитрия Годунов не может казаться равнодушен. Его волнение видно сквозь наружное спокойствие; но он скоро оправляется и с невозмущенным видом предлагает послать на следствие Василия Шуйского.

Слова свои, обращенные вполголоса к Ирине:

Пути сошлися наши!

он произносит с сдержанным торжеством и, став под начало Мстиславского (факт исторический), покидает сцену с эффектом, но без напыщенности, оставляя зрителю искупающее впечатление человека, которому участь земли дороже всего и который умеет не только повелевать, но и подчиняться другому, когда благо государства того требует.

Темп его роли в конце пятого акта идет очень быстро, как и всех прочих ролей, ибо действие напирает на катастрофу, нет более места для анализа, и события изображены под титлами или en racourci*.

______________

* Сжато (фр.). - Ред.

Подобно как в "Смерти Иоанна", так и в этой драме судьба Годунова ею не оканчивается, но, пронизывая насквозь обе трагедии, теряется в будущем.

Насчет его наружности и приемов отсылаю исполнителя к "Постановке" "Смерти Иоанна".

КНЯЗЬ ИВАН ПЕТРОВИЧ ШУЙСКИЙ

Этот враг, соперник и жертва Годунова представляет разительную с ним противоположность. Отличительные качества его - прямота, благородство и великодушие; отличительные недостатки - гордость, стремительность и односторонность. К этому присоединяется некоторая мягкость сердца, не чуждая сильному характеру, но всегда вредная для достижения политических целей.

Зело он мягкосерд,

говорит про него благовещенский протопоп.

Младенец сущий!

говорит его племянник, Василий Шуйский.

Скор больно князь Иван,

говорит Дмитрий Шуйский.

Трудно кривить душой!

говорит он сам про себя.