Профессия: иностранец

В чем секрет? Наверное, в возможности иногда повидаться и поговорить с приятным и не самым глупым собеседником. Это я говорю предположительно, ведь могли быть и другие мотивы. Например: жена хозяина квартиры непременно накрывала стол, выдавая обществу бутылочку или две-три-четыре-пять (остановиться?). Не откладывая, мы традиционно начинали с «приема», но с единственным условием: кто-то один оставался «на шухере», чтобы вести протокол заседания, и этим счастливчиком, естественно, оказывался я, бывший с некоторых лет трезвенником по печальной необходимости (сердце). На меня-летописца ложилась единственная забота: не пропустить ни одной идеи соавторов, ни одного поворота сюжета, характеристики героя, острого слова, предложения (пусть нелепого) и даже случайной фразы жены. Летописец при исполнении!? Ужасное амплуа, зато — как интересно слышать и видеть феерически талантливых людей, слышать то, к чему никто из посторонних никогда не был бы допущен: мои коллеги знали практически все, что касалось космических полетов, самых засекреченных открытий! Завербовал бы меня какой-нибудь захудалый шпиончик, он и себе сделал бы карьеру, и мне безоблачное существование с последним «подарком» от контрразведки в виде пожизненного заключения в самой фешенебельной тюрьме с персональным клозетом и черной икрой на завтрак. Итак, я, как прикованный цепями к трезвости без перспективы на ежеутреннюю черную икру, каторжно записывал все, что напозволяли мои бескорыстные соавторы. Прикончив стол, мы традиционно приглашали жен и детей в «залу», чтобы в их присутствии поднять последний тост за процветание нашего бесперспективного дела, и расходились по домам, что бывало, как правило, заполночь. Потом наступала для всех пора забвения, а для меня — пора ожидания первых глав. Примерный срок «сдачи материала» не оговаривался специально и штрафных санкций не было. Поскольку всем и каждому Багряку было интересно самим увидеть результат (как физику след нового элемента таблицы Менделеева), бездельников не было: Слава сдал? а Вова? а Комар? а Дима? — по моему телефону. Хоть и вместе работали в газете, но виделись редко: командировки, статьи, выступления перед читателями, но обид никогда не знали, взаимных раздражений не ведали. В итоге, всё прочитав, я должен был обзвонить каждого, хоть ночью, чтобы сказать одно из двух слов: «получилось» или «просра...», собираемся в субботу у Димы (у меня); все начиналось заново. Муки творчества, как у «взрослых». Много позже, уже увидев очередную «Юность», кто-либо из Багряков, вдруг прочитывал кусочек повести и ломал голову: свое или чужое по тексту? Так отец, разглядывая новорожденного сына или дочь, внимательно выискивал родственные признаки, почему-то и беспричинно волнуясь. Впрочем, извините: лирика. Одним словом, шла нормальная работа, присущая, вероятно, всем соавторам, которые ухитрялись, живя раздельно или вместе (уже упомянутые разногородные Стругацкие, загадочные Вайнеры, братья Гримм, разнокалиберные Козьма Прутков, — куда ж меня занесло в припадке величия, бедного Багряка!).

В течение ближайших дней (пока еще с пыла и жара) я выдавал обществу в редакции болванку для доводки (каждому по экземпляру), и начинание вместе с сюжетом на какое-то время засыпало в сладком полусне. Мысли, правда, бродили: а что, если у Чвиза будет внебрачная дочь, с которой... (все это по телефону), или комиссар Гард — замаскированная дама? Зато у Миллера обнаруживается холера, которую Чвиз уже прихватил, сам же Миллера заразив!? Не бывает у этого творческого бреда конца, если в конечном итоге именно «бредовка» движет сюжет, интригу и саму идею повести. Моя редакторская работа (в необходимости лично я сомневался, она скорее была чистилищем от шелухи и мелочишки) делалась быстро: свести воедино уже сказанное, нещадно отбрасывать ахинею, выудить перлочки, а затем написать «разработку», проще говоря — поглавочный план будущей повести. Всего-то! Каждый соавтор получал в руки персональный экземпляр. Потом возвращал мне (когда хотел) с замечаниями и общими предложениями.