Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

— Я пытаюсь понять, — сказал Либерман, — причину, по которой нацисты из Южной Америки хотели убить его.

— Убить Эмиля?

Он кивнул, наблюдая за реакцией фрау Дюрнинг.

— И других тоже.

Она нахмурилась, глядя на него.

— Каких других?

— Из той группы, к которой он принадлежал. В самых разных странах.

Ее настороженность стала уступать место изумлению.

— Эмиль не принадлежал ни к какой группе. Вы хотите сказать, что он был коммунистом? Трудно допустить большую ошибку, герр Либерман.

— Он не получал писем? Ему не звонили извне Германии?

— Никогда. Во всяком случае, здесь. Спросите в его бывшей конторе, может быть, там

знают о какой-то группе, а я-то точно ничего не знаю.

— Я уже был там утром, им тоже ничего не известно.

— Как-то раз, — сказала фрау Дюрнинг, — три или четыре года назад, звонила его сестра из Америки, где была в гостях. То был единственны# запомнившейся мне звонок из-за границы. Да и еще как-то раз, еще раньше, откуда-то из Италии звонил брат его первой жены, пытаясь уговорить его вложить деньги во что-то… я не помню толком, что-то связанное с серебром. Или платиной.

— Он согласился?

— Нет. Он очень бережно относился к своим деньгам.

Звуки кларнета достигли ушей Либермана. Снова тот же Моцарт, что и раньше. Менуэт из «Квинтета для флейты» исполнялся просто мастерски. Он вспомнил о себе в том же возрасте, когда ему приходилось по два и три часа проводить за старым «Плейелем». Его мать, да упокой Господи ее душу, с той же гордостью говаривала: «Его ждет большое будущее в музыке». Но кто мог знать, что его будет ждать? И когда он последний раз садился за пианино?

— Я не понимаю, — сказала фрау Дюрнинг. — Эмиль не был убит.

— Он мог стать жертвой убийцы, — сказал Либерман. — За ночь до его гибели, он подружился с каким-то коммивояжером. Они могли договориться, если коммивояжер не покажется в баре к десяти часам, встретиться вечером у того строения. Таким образом, он мог очутиться там в нужное для убийцы время.

Фрау Дюрнинг покачала головой.

— Он ни с кем не мог договориться о встрече у подобного здания, — сказала она. — Даже с тем, кого хорошо знал. Он слишком подозрительно относился к людям. И, ради Бога, с какой стати им могли заинтересоваться нацисты?

— Был ли у него с собой пистолет тем вечером?

— Он всегда держал его при себе.

— Всегда?

— Сколько я его знала, всегда. Он показал его мне при первой же встрече. Можете себе представить, притащить с собой пистолет на свидание? И еще хвастаться им? И что хуже всего, он произвел на меня впечатление! — она покачала головой и удивленно вздохнула.

— Кого он боялся? — спросил Либерман.

— Всех. Коллег по работе, людей, которые просто смотрели на него… — фрау Дюрнинг доверительно склонилась к слушателю. — Он был слегка сдвинут… ну, не сумасшедший, но и нормальным его нельзя было назвать. Я как-то попыталась его кое-куда отвести, ну, вы понимаете, к врачу. Как-то по телевизору шла передача о таких людях, как он, которые думают, что все вокруг… как бы строят против них заговоры, а когда передача кончилась, я стала окольными путями ему намекать — ну, что тут поднялось! И я против него строю заговоры! Я хочу объявить его сумасшедшим! Он чуть не пристрелил меня тем вечером!

— Откинувшись на спинку кресла, она перевела дыхание и ее передернуло, после чего она подозрительно уставилась на Либермана.

— А как вы о нем узнали — он что, написал вам, что его преследуют нацисты?

— Нет, нет.

— Тогда почему вы решили, что они имеют к нему отношение?

— До меня дошли кое-какие слухи.

— Это ошибка. Можете мне верить, нацистам Эмиль понравился бы. Он был антисемитом, антикатоликом, он выступал против свободы, против всех и вся, кроме самого Эмиля Дюрнинга.

— Он был членом нацистской партии?

— Он мог им быть. Сам он утверждал, что не был, но до 1952-го года я его не знала, так что поручиться не могу. Вполне возможно, что и не был; он никогда не присоединялся ни к кому, если ему не было нужно.

— Чем он занимался во время войны?

— Служил в армии, был, кажется, капралом. Он ухитрился и там раздобыть себе непыльную работенку. То ли на продовольственном складе, то ли что-то такое. Во всяком случае, в безопасном месте.

— Он никогда не был в бою?

— Он был для этого «слишком умен». «Туда лезут только идиоты», говорил он.

— Где он родился?

— В Лаупендале, по другую сторону Эссена.

— И жил в этом районе всю жизнь?

— Да.

— Известно ли вам, бывал ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?

— Где?

— В Гюнцбурге. Рядом с Ульмом.

— Никогда не слышала, чтобы он упоминал эти названия.

— А имя Менгеле? Упоминал ли он его когда-нибудь?

Она смотрела на него, удивленно вскинув брови, и покачала головой.

— Всего лишь еще пару вопросов, — сказал он. — Вы очень любезны. Боюсь, что мои поиски впустую.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — улыбнувшись, подтвердила она.

— Поддерживал ли он отношения с кем-то из значительных лиц? Скажем, из правительства?

На несколько секунд она задумалась.

— Нет..

— Дружил ли он с кем-нибудь из заметных людей?

Она пожала плечами.