Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь!

– Мистер Рубинштейн сказал, чтобы я доставил его утром в Данстер, – сказал он.

– Я не знаю планов мистера Рубинштейна, – произнес Паркинсон. – Если ты все еще нужен ему для этой цели, то узнаешь об этом.

Уинтон задал еще вопрос, получил такой же лаконичный ответ и ушел, недовольный не самим фактом тайны, а своей неудачей выведать хоть какие-нибудь сведения. Я услышал шум, когда он открыл дверь для слуг в глубине зала, и разочарованный голос Уинтона.

– Я могу позвонить в его лондонскую квартиру. Вероятно, он поехал туда. Или в клуб. В городе он всегда бывает в одном из этих мест, – сказал Паркинсон.

Но я понял по его тону, что он не надеется получить новости о Рубинштейне. И не получил. В квартире ответивший по телефону слуга сообщил, что мистер Рубинштейн вернется в лучшем случае в понедельник вечером. Передать ему что-то? И от кого?

– Слава Богу, Трейл не узнал моего голоса, – сказал Паркинсон. – Не хочу, чтобы эту историю повторяли по всему Лондону. Теперь звоню в клуб.

Но и в клубе о Рубинштейне давно не слышали.

– Пожалуй, поднимусь, увижусь с Лал, – решил он. – Знаешь, не жди меня; иди завтракай. Мне нужно будет сделать несколько телефонных звонков, потом найду время для всего прочего. Если разойдется весть, что Рубинштейн исчез, найдутся всякие объяснения, кроме истинного. Никто не поверит, что ожесточенная ссора с женой, особенно с таким легковозбудимым существом, как Лал, заставит человека вредить себе в делах. Скорее сочтут, что тут есть нечто странное, и возникает паника на Лондонской фондовой бирже. Слово Рубинштейна считается таким же надежным, как Английский банк, но нашу историю никто не станет слушать. Фэнни? Сделай попытку. Тебе заявят, что ни один человек, обладающий богатством и общественным положением Рубинштейна, не станет рисковать ради такой женщины. И думаю, будут правы.

Паркинсон ушел, раздраженный и встревоженный, а я принялся за бекон и почки. Пока он отсутствовал, ко мне подсел Грэм, желтый, как лимон, и нервный.

– Никаких новостей? – спросил он. – Господи, Кертис, это серьезно.

Я холодно заметил, что, по-моему, мы напрасно паникуем.

– Это все, что ты знаешь? – воскликнул Грэм. – Да ведь Рубинштейн один из тех, по кому можно сверять часы. И он не оставил бы гостей, большинство которых едва знает его жену, на попечение ее и секретаря, если бы не случилось чего-то плохое. Паркинсон не собирается позвонить в полицию?

Я ответил, что пока не звонил. Потом спросил его, каким поездом он собирается уезжать, и Грэм стал что-то мямлить о расписании и медленных поездах. Я взял расписание и сказал ему, что мы едем поездом в десять сорок восемь. Что делает Роуз Пейджет я не знал; подумал, что мы составим странное трио. Единственным моим желанием было сразу же поехать к Фэнни и как-нибудь вытрясти из нее правду.

Паркинсон вернулся с сообщениями от Лал и извинениями за ее отсутствие. Я сообщил ему о нашем плане отъезда и спросил о мисс Пейджет.

– Она останется на какое-то время. У нее сильно болит голова. Мы уложим ее в постель после обеда. Беспокойства она никакого не причинит. Я должен позвонить Фэнни, – добавил он. – Поручения есть поручения, однако я предпочел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Что может Фэнни сказать мне?

Оказалось, задаваться этим вопросом ему не было нужды. Хотя гудки в трубке раздавались долго, ответа не последовало. Фэнни, видимо, уже ушла.

Вскоре после этого мы с Грэмом уехали вместе. Лал я не видел, но при выезде из ворот оглянулся на дом и увидел в окне испанку горничную, Риту, провожающую нас взглядом. От выражения ее свирепого смуглого лица у меня кровь застыла в жилах. Я предпочел бы – заметьте, я знаю, что говорю: мне довелось жить в странах, где змеи со смертельным ядом так же обычны, как далматинские доги в Лондоне, – встретиться с одной из этих змей, чем с такой женщиной, если она решила причинить зло.

2

Приехав в город, я сразу отправился на квартиру Фэнни. Швейцара в холле не было, домовладелица занимала апартаменты в цокольном этаже в задней части дома. Я поднялся на третий этаж по лестнице с тускло-коричневой ковровой дорожкой, с темными обоями на стенах, с гладкими липкими перилами, мимо раскрашенных под древесину дверей, размышляя о том, до чего это окружение уныло для такого яркого, живого существа, как наша очаровательная Фэнни. Раньше я ни разу не замечал мрачности этого дома, но тогда я приходил вместе с самой Фэнни. Люди, знавшие только адрес, думали, в какой дорогой части Лондона живет Фэнни; лишь входя в здание, человек осознавал, что квартплата должна быть сравнительно низкой. Квартира была явно второго класса, но Фэнни однажды объяснила мне: «Я все равно никогда не ем в этой паршивой дыре, а мне очень важно иметь приличный адрес».