Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

Возвышение, на которое взобрался бортник, позволило ему, с помощью подзорной трубы, отлично видеть «Склад Виски» и местность вокруг него. Дикари уже проснулись и занялись обычными делами краснокожих, вышедших на военную тропу. Несколько человек хоронили тело своего погибшего товарища. Кое-кто кашеварил или ощипывал пернатую дичь, подстреленную в речной заводи; группа краснокожих собралась у места, где должен был забить желанный источник, все еще надеясь на осуществление своей мечты, и в эту минуту они сговаривались, как добыть скальп «колдуна». Драгоценная «огненная вода», которая ввела в губительный соблазн многих из тех, кому выпала привилегия изучать нормы морали, и которая оказалась для краснокожих настоящим проклятьем, все еще притягивала их как магнит, и неутоленная жажда привела нескольких пьяниц на это место, едва они открыли поутру глаза. Бортнику было видно, как некоторые из них, стоя на коленях, лакали, как собаки, из разбросанных по скале маленьких луж, а другие принюхивались, надеясь отыскать поблизости курицу, несущую золотые яйца. У Бурдона не было никаких надежд на то, что, случись им еще раз встретиться, дикари будут по-прежнему верить колдуну-самозванцу. Он заметил, что вожди не доверяли ему с самого начала, но дали возможность показать свое искусство, чтобы удовлетворить любопытство невежественных молодых воинов. Поэтому бортник принял мудрое решение — больше не попадаться в руки врагов.

Бурдон мог поддерживать разговор на языке оджибвеев, да только это ему не нравилось. Он без труда понимал все, что они говорят, и прошлым вечером не раз слышал, как индейцы упоминают некоего вождя, которого они называли Оноа, но, как он сам знал, у белых жителей этих мест тот заслужил кличку Питер Скальп. Репутация этого дикаря наводила ужас на все гарнизоны, хотя сам он там ни разу не показывался; и вот теперь потаватоми говорили о нем так, словно он вот-вот будет среди них и возьмет на себя командование. Бортник с большим вниманием прислушивался, когда называли это устрашающее имя, потому что прекрасно знал: лучше держаться подальше от врага, имеющего столь дурную репутацию, и что для белого небезопасно встречаться с ним даже в мирное время. Свое английское прозвище этот вождь, как будто не принадлежавший ни к одному из племен, но равно почитаемый всеми, заслужил тем, что убивал всех бледнолицых, когда-либо попадавшихся на его пути, и неизменно скальпировал их. Поговаривали, что на его посохе уже красуются сорок зарубок и каждая отмечает скальп ненавистного белого человека. Короче говоря, этот индеец, рожденный вождем — хотя какого именно племени, никто не знал, — жил, очевидно, лишь жаждой отомстить за все беды своего племени захватчикам, которые пришли со стороны восходящего солнца и теснили его народ все дальше к Великому Соленому озеру, что за Скалистыми горами. Разумеется, в таких разговорах не всему можно верить: дурная или хорошая слава на «прогалинах» или в прериях очень похожа на сплетни, которые распускают в городах, в гостиных и на балах, и положиться на их точность нельзя. Но Бурдон был молод и еще не узнал, как мало правды в том, что нам доводится слышать, и как много на свете лжи. Однако же индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей, и их лесные вести обычно заслуживают большего доверия, чем бесконечные сплетни людей, которые смертельно обидятся, если вы не назовете их «цивилизованными».

Бортник все еще вел наблюдения со своей возвышенной позиции, когда к нему присоединилась Марджери. После ночного сна, выйдя из заменивших ей будуар зарослей, где текла свежая, прозрачная вода, девушка была свежа и прелестна, но печальна и задумчива. Не успел Бурдон пожать ее руку и еще раз поблагодарить за спасение прошлой ночью, как из сердца Марджери хлынули переполнявшие ее чувства, словно бурный поток, вышедший из берегов, и она разрыдалась.

— Брат проснулся, — сказала она, сдержав слезы героическим усилием, — но, как всегда после выпивки, ничего не соображает, и Долли не может объяснить ему, в какой мы опасности. Он твердит, что видел столько индеев, что вовсе их не боится, и что они не станут обижать семейство, которое доставило им столько отличной выпивки.

— Похоже, разум ему изменил, если он рассчитывает на дружбу индейцев только потому, что продавал «огненную воду» их юношам! — отвечал Бурдон, хорошо понимавший не только индейцев, но и вообще человеческую натуру. — Мы можем любить грех, Марджери, но ненавидеть искусителя. Я еще не встречал ни одного человека, бледнолицего или краснокожего, не проклинавшего бы, протрезвившись, ту руку, которая утоляла его жажду, пока он был под хмельком.

— Конечно, вы совершенно правы, — негромко возразила девушка. — Да ведь надо быть в здравом уме, чтобы это понять. Что же с нами теперь будет, кто знает!

— Почему же теперь, Марджери, — что изменилось со вчерашнего или с позавчерашнего дня?