Прогрессоры

— Правда же, в своём роде — прелесть? — наблюдая за Кирри, спрашивает Илья с тенью самодовольства. — Нори-оки — удивительный народ. Я предполагаю, что это — одна из расовых линий, наиболее полно сохранившая черты архаических предков. Мы назвали их родоначальников ngi losmus, от гор Лосми, где нашли стоянку. Гляди, какая прелесть!

Он берёт со стеклянного стеллажа пластиковый макет черепа — не знай я, что палеонтологи никогда не лапают нестерильными руками генетический материал, ни в жизнь не догадался бы, что это пластик. Череп интересный, без сомнения. Не слишком человеческий, я бы сказал — даже не слишком нги-человеческий.

— Вот, гляди, — Илья приподнимает череп, показывает крупные резцы, острые, как у земных грызунов. — Зубы ещё росли всю жизнь, самозатачиваясь — друг о друга. Раз в десять медленнее, чем у наших крыс — но им хватало. Обусловлено не только пищей — хотя питались они уже довольно разнообразно, а мясо с костей такими зубками резать очень легко. Главное — демонстрация зубов была одним из сексуальных стимулов. Угроза и призыв. Их приматы скалятся, они сами… улыбаются. Да, зайка?

Кирри на секундочку показывает свои прекрасные зубы — наследие тёмного прошлого. Киношная улыбка, угрозу в такой может усмотреть только близко знакомый с нги-унг-лянцами. А Илья, похоже, рад читать лекции в первом часу ночи — то ли ещё от работы не остыл, то ли просто до свежего собеседника дорвался.

— Вот видишь! — говорит Илья самодовольно, возвращая череп на место. — У ngi sapiens зубы перестают расти приблизительно к десяти годам, а ко Времени челюсти окончательно формируются. Зубки выразительные, они ещё демонстрируются — но надобность в них, как в орудии трансформации, уже отпала. Ngi losmus уже использовали те самые обсидиановые ножи, что и Кирькины соплеменники… Положи две ложки сахара, зайка, ладно?

Кирри торжественно подаёт ему чашку — и Илья треплет его по щеке. Мне немного неловко — я понимаю, откуда у нори-оки, воспитанного в строгости, такая кокетливая манера вести себя в земном обществе.

— Ты с ним — как с котёнком, — говорю я. — Нельзя же так…

Илья удивлённо смотрит на меня:

— Почему нельзя? Ему нравится. Насколько я знаю, в племенах нори-оки табу на прикосновения к подросткам, а у Кирьки — что-то вроде тактильного голода. Он и вправду как котёнок — его можно часами гладить, а он будет мурлыкать… Ещё он сам не свой до потасовок в шутку — ценный экспериментальный материал, кстати. Ты бери кофе, чего ты…

Я отхлёбываю и погружаюсь в сплошной экстаз. У Ильи — великолепная кофеварка. Но вообще — пижон он несчастный. И — мне очень интересно, но не нравится, что он общается с аборигеном, как с домашним питомцем… Или — как с лабораторным животным? Или — тут хуже?

— Вот смотри, — Илья, между тем, показывает другой череп. Изрядно других очертаний, чудесный череп нги, похожий на человеческий, рассчитанный на крупный мозг, с челюстями цивилизованного существа, не рассчитанными на разгрызание костей и откусывание кусков тела от ближних своих. Череп юного существа, если судить по зубам и едва заросшим швам. — Эволюционный скачок налицо, но и преемственность очевидна. Вот — челюсти лёгонькие, взгляни ещё на скуловые кости, на лицевой угол… теперь у нас мечта посмотреть на переходные степени…

— А это чей череп? — спрашиваю я. — Ведь не из раскопа же?

— Да нет, конечно. Череп Кирькин. Я же его сканировал вдоль и поперёк, когда мы делали ему пластику. Да и вообще, биологической миссии его местные боги послали, оба-два, — говорит Илья со светлой улыбкой. — Лянчинский Творец и Отец-Мать, бог-гермафродит нори-оки. Кирька в обоих верит.

Кирри задумчиво проводит пальцем по темени макета собственного черепа. Илья смотрит на него нежно.

— Нгишечки — прелесть, — говорит он. — Умнички. Кто бы мог подумать, что зайка из кочевого племени, ну буквально архаичный строй, считай — каменный век, за три с небольшим года станет моим лаборантом фактически?! И смотреть на него — одно удовольствие. Ну картинка же. Недаром на него лянчинцы глаз положили — это его лянчинцы просветили, что он хорошенький.

— Удивительно, как ты его ещё насмерть не загладил, — говорю я. — Он же — парень всё-таки…

— Этнограф, — ухмыляется Илья снисходительно. — Все нгишечки — девочки.

Я в ауте. Чуть не выплёскиваю на себя остатки кофейной гущи.

— Гхм… прости. Это — как?! Новое дело.

— Коля, пойдём в лабораторию, я тебе покажу, как они устроены на самом деле. За кофейком. И вообще — безобразие, что вам этого не объясняют на пальцах. Ксенопсихология, этнография… Господи, прости!

— Не трудись, — говорю я. — Я знаю физиологию нги в общих чертах, а сейчас смотреть на них в разрезе нет настроения.