Происхождение боли (СИ)

— Вы знаете, в чём ваша сила: вам легко и весело ломать чужие жизненные орбиты. Да, вы можете облагодетельствовать бедняка, а можете — сбить с ног полного надежд талантливого юношу, которому оставался один шаг до исполнения мечты — и всё так же бескорыстно, только для своей забавы!..

— Вы о ком это? — крикнул Эжен, не нуждаясь в ответе — теперь для него небо стало бурым.

— О Люсьене Шардоне. Возможно, вы его уже не помните. Ваш земляк, младший сверстник, которого вы сделали изгоем высшего общества…

Дальнейшего Эжен уже не слышал: его словно смело ветром, более холодным и неумолимым, чем в ночь на седьмое декабря; его шатало от края к краю дорожки — так убегают под обстрелом. Деревья виделись ему чёрно-рыжим дождём. Он прижимал к груди руки: рёбра словно выколачивало изнутри тыловиной топора.

Глава СХVII. История маркиза де Ронкероля

Под Новым мостом камни были седы от инея, в подножье подпоры забился снег. Эжен сгрёб его, втёр в лицо, в шею, в затылок, запрокинул голову — наконец-то ему удался глубокий вдох…

На своде укрытия беспорядочно мохрилась ледяная чешуя, словно миллиард мух-златоглазок повис на нём, их крылья даже здесь уловили крупицы солнца. С краю тёмной полуарки плакала одинокая сосулька…

Было тихо, как во сне, даже талые капли с ледяного носа падали реже и реже.

Эжен взошёл на мост, глянул сначала вниз по течению: там все дома почернели, а небо висело подсвеченной простынёй. Обернулся — и вскрикнул горлом от восторга: здания стояли как стальные, а над ними поднималась мрачно-сизая туча. Таковы они: дождь, надвигаясь, всегда шлёт впереди герольда — ветер, а снег подкрадывается бесшумно, как коварный враг… Вот и белая всепожирающая муть пошла по реке, вся набережная словно глухо обваливалась… Но чем ближе, тем приветливей: вот первая снежинка щипнула эженову щёку, вот а плечах и голове осели стайками. Наконец он оказался в глубине фронта. На одной его реснице висло по три летучих льдинки, лицо умылось, сердце отболело, и он пошёл дальше, миновал мост, почти дошёл до соседнего, как вдруг в окне какого-то кабачка поймал краем глаза недобрую суматоху и подоспел к разгару драки, из которой ловко выручил не кого-нибудь, а маркиза де Ронкероля. Тот был сильно пьян и сам во всём виноват. Хозяин заведения и усмирённые гости просили увести его подобру-поздорову. Эжен перетащил распозореного льва в ближайшую кофейню, усадил в угол, заказал, сам не понял чего.

— Эй, сударь! — лёг щекой на стол, чтоб заглянуть соседу под разбитую бровь, — Слышите меня?… Что с вами такое?

Ронкероль, гребя локтями, кулаками, горбясь, как запойный дворник, приподнялся:

— Растиньяк, ты что ли? — просипел уныло.

— К вашим дальнейшим услугам, маркиз.

— Слушай, блин, у меня это — горе, чтоб его…

— Я слушаю.

— Кормилица умерла — баба, что была мне как мать, а мать — от родов — так я всегда думал, а вот эта ведьма — ну, чего её стоило смолчать! что, я — поп ей!?…

— Она вам что-то рассказала перед смертью?

— Ей было лет семнадцать. От кого она залетела — один Бог теперь знает: может, закрутила сама с кем-то, а может… В Париже тогда был голод и вообще чёрти-что, полный бардак, и вот, будучи на сносях, она — моя мать — то ли убегала от кого-то, то ли просто не знала, где приткнуться, и постучалась в дверь к мяснику. Тот давно сидел без работы, всего ему и было развлечения, что хоронить своих окостлявевших детишек — всех он и закопал, осталась одна девчонка грудная. Роды у матери начались той же ночью, и она так мучилась, что если верить старухе, сама пожелала смерти, ну, а за этим дела не стало. Мужик наточил свои инструменты и упрваился не хуже самой гильотины. Меня они вытащили, а мать освежевали. Что-то сразу сварили, что-то засолили, что-то сбыли соседям — как те были счастливы!.. Я жил в той семье семь с небольшим лет, с самого начала зная, что я не сын, а найдёнок, потом отыскался мой дядя, он узнал какую-то побрякушку, которую людоеды сняли с маминой шеи и забрал меня, точней сказать, всех нас забрал к себе. Сначала я учился в каком-то пансионе — там было не лучше, чем в трущобах. Потом меня устроили пажом к императору — это было уже веселей. Потом я получил наследство, завёл друзей и любовниц в свете, потом — настал вчерашний день… А ведь я догадывался о чём-то! Сколько раз я спрашивал себя: в кого, ну, в кого я такой гад!? (- тут со стороны Эжена должно было поступить галантное возражение, но он слушал слегка отупело, чувствуя, что весь сегодняшний запас красноречия истратил на Даниэля д'Артеза, и вдыхая раз в полторы две минуты, чтоб у сердца не достало сил для нового приступа — ) А я ведь гад!! Я разрушил отношения Армана де Монриво и герцогини де Ланже! я свёл д'Ажуду с девицей Рошфид! я объявил сумасшедшим Гастона де Нюейля! Зачем!? Что мне из этого!? А вот гад я — и всё! Проклятый Богом гад, сосавший молоко, сделанное из крови и мяса родной матери!

— Да вы только раз или два…

— Заткнись! Не смей меня оправдывать! — маркиз чуть полез на Эжена с кулаками, а тот бесстрашно и бесстрастно продолжал: