Происхождение боли

— Да, это будет очень кстати, — глухо проронил Эжен ((Он ужасно продрог у писательского камина. Безропотно и почти безболезненно терпя любую стужу на улице, Эжен не выносил холодного жилья. Подобным образом, любя просторные поля, высокие горы и деревья, он предпочитал тесные комнаты с низкими потолками)) вставая и уходя на лестницу. Дверь полетела ему в спину с грохотом. Он осмотрелся в темноте, прислушался, как стонет, мечась по своей каморке писатель, за всю жизнь не знавший потрясений сильней; сунул в щёлку какую-то мелкую купюру и побрёл вниз, шатаясь, пьяный каким-то блаженным горем. Он понимал умом, что не совершал того, в чём каялся, но совесть не находила его лучше последнего душегуба. Помнил своё имя, но не отвечал ему, знал о себе лишь окровавленные руки.

Но увидел, как катится, высясь, волна зла — вот только что гуманнейший ум покусился на детскую жизнь… То наступало отрезвление, тупо мучительное: беря на себя чужие грехи, ты умножаешь их — и только.

Одним из четырёх д'артезовых ветров Эжена прибило к дому Армана де Монриво. В окне горел свет. Постучался — впустили.

— Добрая ночь, маркиз. Не угостите сигарой?

Щедрый жест Армана не гармонировал с его угрюмыми словами:

— Что это вас носит по ночам? И висок раскроен, и руки — подрались, что ли?

— Да. В Люксембургском саду. С деревом.

— Х!..

— Ну, не буду мешать. Спаси вас Бог.

— Да куда вы!?

— Домой. Пора и честь знать.

— А не поздно?

— Для чести?

— Вы ввалились ко мне только за сигарой?

— Не откажусь от второй.

— Перебьётесь!

— Вполне.

— Чёрт вас дери, Растиньяк! Ни один из Тринадцати не был таким повесой.

— Стало быть, я четырнадцатый.

Арман вспомнил что-то и выскочил за Эженом на улицу, закричал:

— А что Анастази де Ресто?

Между небрежным завтраком и незаметным обедом Макс наряжал любимую в чистую нежность, бритвой и восточными притираниями преображал кожу аскетки в кожу гетеры. После полудня, истопив печь, они легли голова к голове и свергли реальность, ушли гостить друг к другу в прошлое: то Макс пил чай с клубничным вареньем в маленькой гостиной госпожи Горио, то Анастази бродила за руку с ним по лунноподобной, льдокаменной земле Исландии под изумрудными лентами полярного сияния; то они вместе слушали пение в монастырском храме, то купались в Мёртвом море, то гуляли по рынку и ели дешёвые вафли — пока, душевно утомлённые, не разлетелись по разным снам.

В тот час, когда Эжен шёл домой, деля арманову сигару с уличным сквозняком, Анастази соблазнилась домогательствами де Люпо в игорном зале, на зелёном шершавом столе, но ощущения лишь дразнили: лоно билось, беглые спазмы захлёстывали мозг, но всё это было ничтожно; и вдруг — вместо мнящегося — настоящее, покоящее, наполняющее. Не успев ещё проснуться, она встрепенула бёдрами, разглаживаясь и нанизывась поудобней, к ликованию Макса. С пробуждением вернулся страх, но было поздно — её несло вниз по чёрному небу к сияющему сине-бело-голубому кругу, огромному, как остров в океане. На высоте орлиного полёта, борясь всем телом, чуть не до крови терзая горло криком, он вырвалась из этой грёзы и очутилась на полу, увидела отсветы своих глаз на испуганном лице любовника. «Ну что! ну всё! Всё!..»

Эжен простёрся у камина, жаждя говорить с Богом.

Обычно он молился своими словами, но и каноны знал хорошо, и теперь, словно за всех, от всех заблудших душ, струил мысленные песни чистоты и правды:

ВЕРУЮ…

СЛАВЬСЯ МАРИЯ…

ВО ИМЯ…

ТЕБЯ БОГА ХВАЛИМ…

ОТЧЕ НАШ…

ОТЧЕ НАШ…

ОТЧЕ…

Глава LХXXVI. Новые чудовища

«Помяни, Господи, душу сестры моей Элмайры!» — повторяла Анна, бродя между берегом и кратером. Жанна перестала ей нравиться.

С неба, чертя обширную спираль, слетело существо размером с крупного коня — большая голова с безумным человеческим лицом и шесть голых крыльев; на локтях которых оно ползло по примеру жука прямо к Анне, волоча голый ящеров хвост. Ей стоило труда не броситься наутёк.

— Драгана Вулич, — проскрежетало оно, приблизившись.

— Меня зовут Анна, Анна Байрон.

— Драгана Вулич.

— Впервые слышу это имя!..

— Она моя, — сказала стоящая за анниной спиной девочка лет четырнадцати.

Чудо взлетело, чуть не ударив Анну расправленным крылом.

— Что это было? Кто такая Драгана Вулич?

— Завтрашняя покойница.

— Кто это решил!?

— Нас не касается.

— Детка! Ты же убьёшь человека! Может, она ещё ребёнок! или мать в большой семье!..

— Она жадная старуха, морящая голодом невесток, не дающая им спать.

— Откуда ты знаешь?

— Мои глаза её видят.

— Как страшно!.. — бессильно прошептала Анна самой себе.

— Ты глупая, слепая. Ты не знаешь людей. Но если ты просто поверишь, что их всех надо истребить, и сделаешь это над любым известным тебе, твои глаза тоже откроются, ты станешь, как все мы, неподсудной, навсегда во всём оправданной.

— Рано или поздно ты окажешься там! — Анна метнула палец к морю.