Происхождение христианства

В лучшем случае из всех известий ранней христианской литературы мы можем извлечь как историческое зерно только то, что сообщает нам Тацит, т. е. что в царствование Тиберия был казнен пророк, от которого ведет свое происхождение секта христиан. Но о том, что делал и чему учил этот пророк, нельзя сказать ничего определенного. Ни в коем случае не мог он произвести такого впечатления, о котором рассказывают нам ранние христианские источники, иначе нам сообщил бы об этом Иосиф Флавий, повествующий о самых незначительных событиях. Проповедь и казнь Иисуса не возбудили среди его современников ни малейшего внимания. Но если Иисус действительно был агитатором, которого чтила одна секта как своего руководителя и передового борца, то значение его личности должно было расти вместе с ростом этой секты. Тогда вокруг этой личности начал сплетаться легендарный венец, в который набожные люди вплетали все, что, по их мнению, эта идеальная личность сделала и сказала. И чем больше Иисус становился идеалом для всей секты, тем больше старалось каждое из многочисленных течений, из которых оно с самого начала состояло, приписать этой личности именно наиболее дорогие для него идеи, чтобы потом ссылаться на ее авторитет. Таким путем образ Христа, как он рисовался сначала в передававшихся из уст в уста, а потом и записанных легендах, все больше и больше превращался в сверхчеловеческую личность, становился вместилищем всех идеалов, развиваемых новой сектой; но вместе с тем он превращался все больше в полный противоречий образ, отдельные черты которого не гармонировали друг с другом. Когда эта секта сделалась прочной организацией, всеобъемлющей церковью, господство в которой приобрела определенная тенденция, одной из ее главных задач явилось составление определенного канона, списка всех ранних христианских сочинений, признаваемых ею достоверными. К числу их принадлежали только те, которые говорили в духе господствующей тенденции. Все евангелия и другие сочинения, дававшие образ Христа, несогласный с этой тенденцией, были отвергнуты как еретические, ложные, или как апокрифические, не вполне надежные, и больше не распространялись. По возможности такие сочинения и списки уничтожались, так что до нас дошли, только очень немногие. Принятые в канон сочинения, в свою очередь, были подвергнуты редакции, чтобы внести в них возможно больше единства, но, к счастью, это было сделано настолько неискусно, что следы более ранних, «уклоняющихся» изложений всюду проглядывают и указывают на ход этого процесса.

Но церкви не удалось установить таким образом единство мнений, да она и не могла достигнуть этого. Развитие социальных условий порождало все новые различия во взглядах и стремлениях в пределах церкви. А благодаря противоречиям, которые, несмотря на все редакции и поправки, отличали признанный церковью образ Христа, эти различные течения всегда находили в нем нужные им черты. Таким образом, борьба социальных противоположностей, в рамках христианской церкви, превратилась, по-видимому, в простую борьбу из-за толкования слов Иисуса. И поверхностные историки думают даже, что все крупные, часто столь кровавые столкновения в христианском мире, совершавшиеся под религиозным флагом, являлись только борьбой из-за слов и представляют печальное свидетельство глупости рода человеческого. Но при всякой попытке объяснить какое-нибудь массовое социальное явление глупостью участвовавших в нем людей, эта видимая глупость доказывает только непонимание наблюдателя и критика, не умеющего войти в чуждую ему психологию и проанализировать лежащие в ее основе материальные условия и движущие силы. В действительности же при спорах различных христианских сект из-за различного значения слов Христа друг с другом боролись обыкновенно очень реальные интересы. Развитие нового мышления и вытеснение им церковного все больше лишали борьбу за истолкование образа Христа ее практического значения и все больше сводили ее к различным теологическим тонкостям, с помощью которых поддерживаются традиции церковного мышления.

Новая библейская критика, применяющая методы исторического исследования источников библейских писаний, дала, впрочем, новый толчок борьбе за понимание личности Христа. Она разрушила достоверность традиционного образа, но, применяемая главным образом теологами, она только в редких случаях сумела подняться до воззрения, сначала представленного только Бруно Бауэром, а позже и другими, между прочим и Кальтгофом, — воззрения, согласно которому, при современном состоянии источников, нет никакой возможности создать новый образ. Она все снова и снова делает попытку такой реставрации — с таким же успехом, как христианство прежних столетий: каждый из этих теологов вкладывает в образ Христа свои идеалы, свое собственное воззрение. Как изображения Иисуса, относящиеся ко второму столетию, так и изображения его, созданные в двадцатом столетии, свидетельствуют не о том, о чем действительно учил Христос, а о том, чему, по мнению их авторов, он должен был учить.