Происхождение партократии

Делая маленькое отступление, я должен тут же отметить общеизвестный факт: Сталин, конечно, признавал и вознаграждал чинопочитателей, но тех, которые коленопреклонялись только перед ним одним. И, придя к власти, он доказал, что ставит себя выше Ленина и как теоретика, и как политического вождя. Вот чрезвычайно яркая иллюстрация к этому. В «Философском словаре» 1952 г., изданном под редакцией П. Юдина, есть косвенное сравнение Сталина с Лениным. О Ленине там сказано: «Ленин – величайший теоретик и вождь международного пролетариата». В том же словаре о Сталине говорится: «Сталин – гениальный теоретик и вождь международного пролетариата». Ленин – лишь «величайший», а Сталин – «гениальный»!

Нужно сказать, что и такая внутренняя свобода Сталина от ленинских норм, традиции и «чинопочитания» по отношению к Ленину тоже была сильнейшей стороной Сталина, как «нового политика».

Наконец, Сталин был невеждой в теоретических вопросах и не мог считаться теоретиком в смысле старого большевистского понимания «теории».

Как бы это ни звучало парадоксально, слабость в теории тоже была сильной стороной Сталина, как политика «нового типа». Не находясь в догматических щупальцах Маркса и Ленина и не утруждая себя головоломными премудростями «научного социализма» будущего, в который он и не верил, Сталин оставался на почве реальности. В этой же реальности «социализм» означал не цель, а средство к цели – к власти – любой ценой и при помощи любых методов.

Разница между ним и Лениным была тоже существенная. Ленин пришел к власти в борьбе с враждебными партии классами. Сталин же добивался и добился ее в борьбе с собственной партией. Однако тот же Ленин учил, чему глубоко верил и Сталин, что получить власть – это полдела, самая важная и самая трудная задача – это удержаться у власти. Для успешного разрешения этой задачи Ленин видел только один путь: политическая изоляция, а потом и физическое уничтожение враждебных партии классов. Это учение Ленина Сталин целиком перенес на собственную партию – получить власть он мог относительно легко, но удержать ее он мог лишь по тому же ленинскому принципу: путем политической изоляции и физического уничтожения враждебных ему лиц и групп в большевистской партии. Пока что Сталин был занят захватом власти.

Чтобы уничтожить при Ленине ленинскую гвардию, надо было сначала уничтожить самого Ленина. В этой гвардии был только один человек, способный на это, – Сталин. В этом тоже было его исключительное преимущество.

Всего того, что было преимуществом Сталина, не хватало Бухарину. Сталинцы были правы, когда во всем этом видели «гениальность» Сталина. Остается добавить, что в этом именно и заключается «творческий» характер сталинского марксизма так же, как и секрет всепобеждающего мастерства сталинской диалектики. В этой сталинской диалектике первых лет борьбы с оппозицией террор еще не играл решающей роли. Решающую роль играла необыкновенная способность Сталина сказать в нужное время нужное слово, а сказав его, безоглядно приступить к осуществлению практического плана, если бы даже такой образ действия противоречил всем догмам и понятиям, которые до сих пор считались «священными». При этом он действовал с точным учетом психологии рвущейся на сцену совершенно новой партийной элиты. Эта черта характера роднит Сталина с характером его исторического кумира – с Наполеоном.

«Я кончил войну в Вандее, – говорил последний, – когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магометанином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультрамонтанцем. Если бы я правил еврейским народом, я приказал бы восстановить храм Соломона».

Сталин не был теоретиком, как Бухарин. Это тоже было его громаднейшим плюсом, как лидера «нового типа».

Французский философ и политик, позднее министр Жюль Симон свидетельствует:

«Еще за два месяца до своего всемогущества – Луи Наполеон был ничто. Виктор Гюго поднялся на трибуну (Собрание 1848 г.), но не имеет успеха… Редкий и мощный гений Эдгард Кине тоже не помогает… Политические собрания являются местами, где блеск гения имеет меньше всего успеха. Здесь считаются только с тем красноречием, которое подходит ко времени и месту, и с теми услугами, которые оказаны партии, а не отечеству. Чтобы Ламартин в 1848 г. и Тьер в 1871 г. получили признание, нужна была их решающая важность, как движущая сила. Когда опасность миновала, исчезла вместе со страхом и благодарность».

Цитируя вышеприведенные слова Симона, знаменитый французский социолог Лебон пишет: