В первые десятилетия XVIII века униатские епархии и приходы Речи Посполитой мало отличались от православных. Главное отличие заключалось в юрисдикции, благодаря чему переход в унию был относительно легким процессом. Реформирование новообращенных приходов в соответствии с принципами Контрреформации началось на Синоде 1720 года в Замостье. Его решения требовали не только, чтобы униатские священники и верующие приняли «filioque» к своему новому символу веры и вспоминали папу римского во время богослужений, но и запрещали принимать таинства от православных священников. Вместо этого им разрешалось принимать таинства от католического духовенства[293]
. Синод в Замостье провел четкую конфессиональную границу между униатами и православными, которые продолжали практиковать тот же обряд и пользовались тем же языком богослужения. По мнению многих ученых, Замойский синод направил униатскую церковь на путь латинизации, внедрив в ее практику многочисленные католические обряды и традиции. Латинизация означала культурную полонизацию униатской иерархии, в частности епископов и монахов, которых в 1743 году объединили в один управляемый из Рима орден василиан. Как уже было отмечено, василиане занимались книгопечатанием и образованием, способствуя сохранению традиционной книжной культуры и церковнославянского языка. Однако и их не обошла культурная полонизация, они даже были ведущими в принятии латинских практик. Особенно это касается Беларуси, где уния закрепилась намного раньше, чем в Украине, и то обе тенденции отчетливо проявились у василиан. Когда в 1636 году виленские василиане постановили, что будут проводить богослужения на русском языке, именно это решение они записали на польском языке[294]. В 1684 году монахи Жировичского монастыря в Беларуси попросили разрешения проводить латинские мессы. Немалую долю белорусских василиан составляли бывшие католики. Среди них были не только русины, но и поляки и литовцы. Неудивительно, что в отчетах о посещении белорусских монастырей середины XVIII века пришлось ввести отдельную графу о знании монахами русского языка. Многие им полностью не овладели[295].Постепенная полонизация униатского духовенства вместе с его латинизацией не могла не внушать горстке уцелевших православных верующих впечатление, что униатская Церковь — это учреждение «католическое» и «польское».
Излишне говорить, что униаты возражали против такой категоризации своей церкви, считая себя русинами; с этим соглашались и сами поляки. К середине XVII века во всех украинских и белорусских землях Речи Посполитой укоренилась русская идентичность, закаленная в течение полемики, вызванной Брестской унией. Она прочно закрепилась в формах самоидентификации русского населения этого государства, к какому бы вероисповеданию, воеводству или социальной группе оно ни принадлежало. Восточный обряд, которого придерживались православные и униаты, служил четким индикатором национальности, и наоборот. Конечно, между двумя подгруппами не прекращалась давняя борьба за эксклюзивные права на русский «бренд». Судя по документам второй половины XVII века, православные продолжали считать себя единственными легитимными обладателями названия «Русь» и русской идентичности. Создатели Гадячской унии с казацкого стороны позаботились, чтобы соглашение гарантировало свободу православной религии «аж куди мова руського народу сягає»[296]
. Авторы православных трактатов объединяли униатов и католиков под общей рубрикой «римлян», «латинян» или «ляхов», таким образом вытесняя сторонников унии за пределы русской идентичности, определяемой с помощью конфессиональной терминологии. Однако даже православные полемисты должны были признавать существование еще одной, неправославной Руси — хотя бы потому, что поляки по-разному относились к православным и униатам. Вот как описал этот неопровержимый факт один тогдашний православный писатель: «Ляхи униатов русью, греками зовут, хоть униаты римскую веру держат, а нас православных русь и греков, за язычников, схизматиков, неверных, отщепенцов от папижа и от православия менують непрестанно»[297].Свято-Успенский Жировичский монастырь.