Произведение в алом

Слышно было только, как железные газовые рожки, фыркая и шипя, изрыгают из своих широко отверстых пастей плоские, похожие на красные сердечки языки пламени... Но вот гармония восторжествовала, поглотив эти низменные бытовые шумы.

И тут моему взору явились, словно прямо у меня на глазах соткавшись из клубов табачного дыма, два престранных существа.

С длинной, белоснежной, волнами ниспадающей долу бородой ветхозаветных пророков и плешивой головой, увенчанной патриархальной еврейской ермолкой из черного шелка, истово возведя остекленевший взгляд слепых, молочно-голубых бельм горе, на помосте восседал старец - губы его беззвучно шевелились, а тощие персты, словно когти коршуна, хищно терзали жалобно стонавшие струны арфы. Рядом с ним пристроилась, целомудренно поджав губки, обрюзгшая старая дева в черном, засаленном до зеркального блеска платье из тафты и с гармоникой на коленях - оживший символ фарисейской бюргерской морали со скромным бисерным крестиком на шее и намотанными на запястье дешевыми четками...

Это чистое, безгрешное создание, надо отдать ему должное, умудрялось извлекать из своего кажущегося на первый взгляд

таким безобидным инструмента какую-то поистине сатанинскую какофонию, однако надолго его не хватило - бурная и страстная импровизация утомленно увяла, сменившись простеньким и незатейливым музыкальным аккомпанементом.

Старец тоже время даром не терял: для начала пару раз заглотил в себя воздух и зачарованно замер, широко распахнув свой старческий зев с черными гнилыми обломками зубов... Не прошло и пяти минут, как из этого мрачно зияющего жерла стал медленно и торжественно, подобно гигантскому тропическому питону, выползать дикий, первозданный бас, сопровождаемый характерно еврейскими гортанными звуками:

   - Каа-сныыы-е, сиии-ниии-езёз-дыыы...

   - Ри-ти-тит... - вклинился пронзительный женский фальцет, и тут же невинные губки скупо поджались тугим добродетельным бантиком, как будто они и так уже слишком много сказали.

- Каасные, сииние зёзды,

пяаники кушать люублю...

   - Ри-ти-тит...

   - Каасная боода, Зееоная боода,

зёздооськи кануи в пещь... Пары кружились в танце.

- Это песнь о «хомециген борху»^[49], - пояснил нам, усмехаясь, старый кукольник и принялся тихонько постукивать в такт оловянной ложкой, с какой-то неведомой целью прикованной цепочкой к столу. - Жил-был некогда - то ли сто лет назад, то ли больше - один пекарь, и было у него два подмастерья, Красная борода и Зеленая борода; так вот вечером «шаббес-гагодел»^[50]эти двое нечестивцев отравили хлеба - печенье в виде звездочек, а также всевозможные пряники, рогалики и другую выпечку, - дабы вызвать повальную смерть в граде Йозефовом, одна ко некий «мешорес», синагогальный служка, благодаря прозрению, снизошедшему на него свыше, сумел вовремя разоблачить злоумышленников и предал обоих в руки городских властей. Вот

тогда-то в ознаменование сего чудесного избавления от смертельной опасности, грозной тенью нависшей над обитателями гетто, «ламдоним»^[51] и «бохерлех»^[52] и сочинили эту диковинную песнь, которую мы сейчас слышим кощунственно переиначенной в какую-то гаденькую бордельную кадриль...

   - Ри-ти-тит... Ри-ти-тит...

   - Каасные, сииние зёздыы... - грозно и фанатично гремел пророческий бас вдохновенного еврейского рапсода, все более уподобляясь какому-то мрачному теллурическому зыку, идущему, казалось, из самого нутра матери-земли.

Внезапно мелодия как-то конфузливо завиляла, зафальшивила и понесла такую несусветную околесину, что сама же испугалась и окончательно сбилась, однако уже на последнем издыхании вдруг воспряла, в ней стал прослушиваться какой-то правильный ритм, который мало-помалу окреп, - и вот уже томные звуки знойного богемского «шляпака» звучат под сводами злачного заведения, и парочки, прижавшись потными щеками, томно скользят в медленном и страстном танце.

- О-ля-ля! Bellissimo!^[53] Браво, старик! Эй, там, шелаэк, лови! Алле-гоп! - крикнул арфисту стройный молодой человек во фраке и с моноклем в глазу, извлек из жилетного кармана серебряную монету и бросил ее в направлении помоста.

Однако номер не удался: серебро сверкнуло над сутолокой танцевальной залы и тут же, я и глазом не успел моргнуть, исчезло, словно растворившись в воздухе. Прикарманил монетку какой-то бродяга, танцевавший неподалеку от нашего столика с пышнотелой девицей, - если не ошибаюсь, я его уже где-то видел, кажется, он терся рядом с нами, с Харузеком и со мной, когда мы пережидали ливень в подворотне; его блудливая рука, что-то настырно нащупывавшая под шалью своей партнерши, внезапно покинула насиженное место и с быстротой молнии взмыла в воздух - ловкое обезьянье движение, с поразительной точностью вписавшееся в танцевальный ритм, и монетки как не

бывало. Пройдоха и бровью не повел, лишь две-три пары, оказавшиеся вблизи, насмешливо переглянулись.

   - Ишь, шельма, на ходу подошвы режет, наверняка из «батальона»... - усмехнулся Звак.