Прокаженные

Алексей Алексеевич потрогал запонки на своих манжетах и взглянул на присутствующих. Ему, по-видимому, очень хотелось услышать возражения, с тем чтобы тут же тонко и вежливо опровергнуть их. Он вынул серебряный портсигар, закурил.

— Может быть, у кого-нибудь имеются вопросы? — учтиво спросил он.

И тут снова забеспокоился Василий Петрович, все время сидевший на своей скамеечке и с величайшим вниманием ловивший каждое слово Зернова. Он быстро поднялся и, держа в руке раскрытую записную книжечку, стесняясь и волнуясь, сделал два шажка вперед. Он хотел, вероятно, подойти совсем близко к столику, за которым сидел Зернов, но, вспомнив о том, кто он и кто все остальные, остановился, попятился назад.

— Я вот о чем, простите меня, невежду, — проговорил он, не зная, куда девать руки. — Выходит как будто, что снова возвращается в науку мнение о наследственности проказы.

— Разве я об этом говорил? — удивился Зернов.

— Нет, вы не говорили об этом прямо, — покраснел Василий Петрович, — но из доклада видно, что если существует иммунитет, то существует, значит, и наследственность… Простите, пожалуйста, меня, невежду, — снова как будто растерялся он встретясь с внимательными глазами Алексея Алексеевича.

Тот стряхнул с папироски пепел, и какое-то легкое любопытство пробежало по его лицу.

— Для меня это очень интересно… очень, — порывисто продолжал Василий Петрович, с трудом подбирая слова и пошевеливая карандашиком, который был у него в руке. — Именно для меня интересно… Я тоже, по невежеству своему, думаю, что тут без наследственности не обходится… Именно наследственность…

— Нет, это неверно, — улыбнулся Алексей Алексеевич. — Это устарелый взгляд, отвергнутый наукой еще в восьмидесятых годах, — А не кажется ли вам, — твердо посмотрел Протасов в лицо Зернова — что такое мнение снова может вернуться, как воротилась, скажем, в Прибалтийский край проказа?

— Все может быть, — пожал плечами Алексей Алексеевич и снисходительно улыбнулся, не отрывая глаз от Василия Петровича, почувствовав, что того волнует какая-то глубоко засевшая мысль, возможно и имеющая некоторую ценность. — Все может быть, — повторил он, — но это означало бы, — подчеркнул Алексей Алексеевич, будто речь шла об очевидном абсурде, — что заразность проказы — вымысел, ошибка.

— Именно так, — пробормотал Василий Петрович, и взоры всех обратились в его сторону. — Вы правильно сказали. Я так именно и думаю: тут ошибка…

Он долго вертел в руках карандашик, что-то обдумывая.

— Я долгое время, — продолжал Василий Петрович, — убежден был в ее незаразности, а теперь пришла в мою голову глупая мысль, которая все перевернула, хотя многое и запутала… Это так же получилось, как сказал один великий ученый, — и он улыбнулся опять, почему-то смутившись. — А он сказал: чем больше мы узнаем о проказе, тем меньше знаем ее… Не помню только, кто это сказал…

— Это сказал Вирхов, — заметил Алексей Алексеевич.

— Правильно, — подтвердил как бы с благодарностью Василий Петрович. — Я до сего дня еще сомневался в ее наследственности и молчал. К примеру, скажи такое Сергею Павловичу — засмеет..

— И напрасно, — отозвался Сергей Павлович.

— Тогда извините… — приободрился Протасов. — А мне все казалось, будто люди засмеют…

— Что же окончательно укрепило вашу мысль? — мягко спросил Зернов.

— Убедили меня вы, Алексей Алексеевич.

Зернов ничего не ответил и только чуть-чуть поднял брови. Затем ровным, точно извиняющимся тоном заметил:

— Еще Минх сказал в ответ защитникам наследственности — Полотебнову, Даниэльсену и другим, что теория о наследственности есть научное недоразумение.

— Совершенно верно, — насторожился Василий Петрович, — это я очень хорошо знаю, но с тех пор, как произнес эти слова Минх, прошло много времени, и мы видим теперь из ваших же слов, Алексей Алексеевич, как далеко наука шагнула вперед.

— А вы меня хотите тем не менее убедить, — улыбнулся Зернов своей подкупающей улыбкой, — что она пошла назад…

— Вовсе нет, вовсе нет! — заторопился Протасов, как бы испугавшись, что его могут понять неправильно. — Дело — то ведь вот какое… Вы говорили об иммунитете, о том, как целый народ, даже все человечество способно сохранять иммунитет… А если так, то и палочка Ганзена способна передаваться из рода в род. Ведь иммунитет не пустое же место? Ведь он состоит из каких-то микроорганизмов, иммунитет — значит борьба. Значит, кто-то борется? Этот кто-то и есть иммунитет… Ведь так?