Проходки за кулисы. Бурная жизнь с Дэвидом Боуи

Было так странно. Окончательная разборка принесла освобождение. Даже подняла настроение. Мой мозг, думаю, лихорадочно заработал, принимая новую информацию и оформляя ее таким образом, чтобы удержать меня от самоубийства... “Теперь, когда я больше не замужем за ним, все будет по-другому, – крутился у меня в голове успокаивающий рефрен. – Мы снова сможем быть друзьями и партнерами.”

Не знаю, почему Дэвид тоже повеселел – возможно, просто почувствовал освобождение, выговорившись, – но он явно оживился, и вскоре мы уже общались лучше, чем многие годы до того. Даже отбросы на тарелках перед нашим носом показались едой.

Впрочем, они сочетались с огромными порциями алкоголя, которыми он себя накачивал, что не замедлило сказаться на нем еще до наступления ночи. К рассвету я держала Дэвида за талию на улице перед его домом, пока он заблевывал свои ботинки.

И это был один из тех странных моментов истины между людьми. Поддерживая его и глядя на него, я внезапно осознала, как же сильно я до сих пор люблю этого человека; вместе с тем к этому примешивался забавный иронический аспект. Блевотина, стекавшая с Дэвидовских губ на берлинскую мостовую привела мне на ум те бессчетные случаи за все эти годы, когда пресса, фэны и даже другие музыканты помельче скапливались вокруг него с микрофонами и ручками наготове, в ожидании его бесценных слов.

Я покачала головой, смеясь, и подмигнула ему: “Ну что, бэби, – умудрилась сказать я, – похоже, это только доказывает, что не все слетающее с твоих губ достойно записи.”

Он по-началу тупо взглянул на меня снизу вверх, а потом тоже расхихикался.

И в этот момент мы словно снова по-настоящему соединились. Мы поднялись в его квартиру и занялись любовью впервые за многие годы.

Так продолжалось три дня, и это было хорошее время. Странно-эротическое, почти с оттенком беззакония, как если бы решение развестись превратило нас из мужа и жены в брата и сестру, занимающихся друг с другом нехорошими делишками. Я начала думать, что, возможно, как было вначале, мы ввязались в какое-то новое, неиспытанное, возбуждающее приключение.

Но это была только фантазия. А реальность заключалась в Коринн. Я из-за чего-то повздорила с ней, и это кончилось тем, что она сбежала из квартиры (где у нее была собственная комната). По мне, так прекрасно – чем меньше Коринн, тем лучше, но Дэвид был очень расстроен. Он немедленно переключил все свое внимание с меня на телефон и, пока я слушала, он обзванивал весь Берлин, разыскивая ее, с таким волнением и беспокойством, какого я не могла припомнить по отношению ко МНЕ со времен “Хэддон-Холла”. В конце концов он ее нашел и ушел из квартиры, чтобы с ней встретиться.

Я стояла, ощущая, как падаю духом. Потом я отправилась в комнату Коринн, собрала все ее шмотки и подарки, которые я подарила ей в лучшие времена, выбросила их из окошка на улицу, потом вызвала такси и села на первый самолет до Лондона. И это был конец для нас с Дэвидом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Дэвид развелся со мной по швейцарским законам; окончательное решение суда было вынесено в 1980-м. Он предложил мне выплатить 750.000 долларов за 10 лет, больше – ничего.

Благодаря предвзятости швейцарского законодательства, тому факту, что я не добивалась опеки над Зоуи, и, главное, поларойдовским снимкам, которыми Рой Мартин снабдил Дэвида, он, возможно, не обязан был мне выплачивать даже этого. Он настаивал на исполнении пункта договора, по которому я не имела права обсуждать наш брак в средствах массовой информации, срок которого теперь истек.

Дэвид по-прежнему жив и зоров и живет в Швейцарии, все также развлекая нас созданием стильных версий самого себя.

Зоуи остался со своим отцом. Предписание гласило, что я имею право видеться с ним два раза в год. После Берлина он ходил в школу в Лозанне, потом посещал “Гордонстаун”, шотландский ультра-эксклюзивный интернат для британской элиты. Примерно в это время он решил называться Джо (а вы бы?!), а еще через несколько лет он решил, что не желает ни видеться со мной, ни разговаривать. Теперь ему 21 год, и он превратился во взрослого человека, которого я не знаю.

После Берлина я виделась с Дэвидом один-единственный раз: в Лозанне, в кафе, где-то посередине между офисами наших адвокатов. Он был со мной открыт и добр, но что толку? Он был там, только чтобы подписать бумаги о разводе.

Мне было худо, грустно, я была обдолбана и потерянна. Мне хотелось наложить на себя руки, но я знала, что я этого не сделаю. Я уже дважды пыталась – первый раз в Швейцарии на Рождество 1977-го, когда я приехала и обнаружила, что Зоуи не там, как я ожидала, а в Берлине с Дэвидом. Второй раз – в Нью-Йорке, три-четыре месяца спустя. Второй раз я чуть было не преуспела в этом. Меня спас нежданный гость; он вызвал скорую, обнаружив меня в ванне в коматозном состоянии от супер-дозы экванила. Помню, санитары уронили меня по дороге в больницу, и я сосчитала ребрами два лестничных пролета – интересно, не пытались ли они мне преподать урок: “Самоубийство это некрасиво, бэби. Либо делай его как надо, либо вообще не делай.”