Прохождение тени

Перемирие, которое они были вынуждены заключить у моего больничного одра, нарушилось, как только дело пошло на поправку. Когда отец приходил навестить меня, бабушка под любым предлогом удалялась из палаты, а когда приходила мама, бабушка, напротив, крепко держалась за меня, точно боялась остаться с дочерью наедине. Наконец меня выписали, и они окончательно разошлись по своим комнатам: мы с бабушкой поселились в моей, мама — в своей, а отец — в кабинете. Атмосфера в доме постепенно накалилась настолько, что бабушка взяла обратный билет на поезд и только после этого властным тоном объявила родителям о своем отъезде.

В последний вечер бабушка сидела у моей кровати и дочитывала мне «Всадника без головы». В комнату вошла мама, поинтересовалась, как прошел день, и, не дослушав рассказ бабушки, вышла. Бабушка тут же захлопнула книгу и потушила свет. Она была уверена, что на этом дело кончится — утром за нею должно было прийти такси, чтоб отвезти ее к поезду.

Я не могла заснуть. Я почти физически ощущала: что-то должно произойти.

Из-под двери маминой комнаты пробивался свет. Осторожно вышел в ванную отец, я слышала, как он долго полощет горло, побаливающее в зимнюю пору. Затем он вошел в кабинет, закрыл за собою дверь, под тяжестью его тела заскрипела алюминиевая кровать, и спустя несколько минут послышался его храп — храп усталого работника, человека с чистой совестью. Полоска света под маминой дверью тут же погасла, и вдруг она возникла в проеме двери, как тень, и я услышала ее голос:

— Мама, вы не спите?

Бабушка не ответила.

Мама прикрыла дверь нашей комнаты, включила настольную лампу, поставила стул к бабушкиной кровати и беспощадным голосом повторила, уже как утверждение:

— Вы не спите.

Сквозь неплотно сомкнутые ресницы я увидела ее в том же наряде, в каком она пришла с работы, только на ногах у нее вместо шпилек были шлепанцы. В двубортном костюме стального цвета из тонкой шерсти, сшитом по ее фигуре, в светло-серой блузке со стоячим воротничком, с большой брошью на груди, прямая, как струна, и неподвижная. Красивым женщинам не идет на пользу сознание их красоты, оно кладет на лица какой-то неистребимо пошлый глянцевитый отпечаток самолюбия. Но мама о своей красоте никогда не помышляла и, должно быть, поэтому до сих пор казалась совсем молодой.

— Не спите, — в третий раз произнесла мама, и бабушка наконец откликнулась слабым голосом:

— Ты разбудишь свою дочь.

— Все же расскажите мне об Андрее, — властно произнесла мама.

— Что тебе рассказать? — через паузу спросила бабушка.

— Как он живет, расскажите, — потребовала мама.

Бабушка приподнялась.

— Как он живет? — испуганно переспросила она. — Но он умер, умер, ты ведь знаешь!

— Значит, и вы приняли участие в этой подлой комедии? — усмехнулась мама. — Это с вашей санкции Вера сочинила для меня историю о самоубийстве Андрея? С вашего одобрения? Зачем? Как вы могли, мама? Я два года прожила как в аду, оплакивая его. Значит, не только Вера, но и вы решили таким образом свести со мною счеты? Страшный вы человек, мама.

— Но он действительно умер, дочка, — дрогнувшим голосом произнесла бабушка.

Мама рассмеялась сухим и злобным смехом, и храп отца за стеной на какие-то секунды пресекся.

— Я теперь знаю, что это басня, которую вы сочинили вместе с его матерью, чтобы уничтожить меня, — продолжала мама. — Нет, он не умер, не покончил с собой, как написала Вера. Андрей жив.

— Жив? — испуганно переспросила бабушка, спустив ноги с кровати.

— Да, полгода назад Андрей прислал мне письмо...

Тут я поняла, о чем идет речь: я вспомнила страшную сцену, произошедшую полгода назад, еще до моей болезни.

...Мы с мамой мыли окна в гостиной, как вдруг услышали бешеный стук в дверь и скрежет ключа, точно отец не мог справиться с замком. Наконец он открыл дверь и ворвался с искаженным от ярости лицом, с побелевшими зрачками, потрясая какими-то листками в руке, закричал:

— «Арлезианка» Бизе! Романс Неморино!.. Пятый концерт Баха! Си-минорное скерцо Шопена! Ты помнишь эту музыку?..

Я не могла понять, почему отец таким диким голосом задает маме этот вопрос, но по лицу мамы увидела, что она сразу все поняла. К моему изумлению, лицо мамы как будто обдало пламенем чистейшей радости, оно буквально исказилось от счастья, как лицо отца — от ярости.

— Твой любовник! — кричал отец. — Вот кто познакомил тебя с музыкой, а мне ты ее поднесла как объедки с чужого стола!.. Я-то считал, что музыка — это то, что происходит только между нами двоими, но был здесь, как выяснилось, третьим! Я гнил в окопах и околевал в плену, а ты в это время безмятежно посещала симфонические концерты и оперные театры со своим любовником Андреем Астафьевым!

Мама нащупала стул и опустилась на него с выражением блаженного счастья на лице, будто она не слышала крика отца.

— Андрей жив, — сказала она самой себе, — он прислал мне письмо!

— Ты еще смеешь открыто выражать свою радость! — закричал отец. — «В сиянье ночи лунной...» — трясущимися руками он поднес листки к глазам. — «Корабль, разбивающийся о скалы...» Будь ты проклята!..