Проклятие Гоголя

Комиссар это понял. И раздраженно одернул врача:

– Давайте не терять времени. Открывайте дверь, и покажем свидетелю тело.

Свидетелю… Хорошо еще, что не обвиняемому.

Дверь тяжело, со скрипом отворилась. Доктор включил свет. Они очутились в ярко освещенной комнате, с голыми стенами, окрашенной в грязновато-голубой цвет. Без мебели – ни стульев, ни шкафов – только два больших стола. На одном лежало человеческое тело, прикрытое серым прорезиненным покрывалом.

Паталогоанатом, чтобы подчеркнуть свое несогласие этой процедурой, демонстративно отошел. Комиссар ничуть не смутился, словно только того и ждал.

Без малейшей брезгливости он слегка отогнул сбоку край покрывала, вытянул человеческую руку, развернул кисть так, чтобы показать пальцы. Ногти отсутствовали.

Гремин на войне видел всякое, но ему стало не по себе. Он вспомнил, как Маркини по ходу разговора поглаживал собаку за холкой, и та урчала. У профессора были длинные, тонкие пальцы. Музыкальные.

– Ну и что вам это говорит?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Кто бы мог это сделать?

– Я слишком плохо знаю профессора и понятия не имею, кто бы мог это сделать. Думаю, – Гремин остановился, потом продолжил, – человек прошел через войну. Может быть, служил у немцев.

– Или у русских.

– На счет русских не берусь судить, а немцы во Франции широко практиковали вырывание ногтей. Я год воевал в партизанском отряде, до этого помогал антинацистскому подполью в Париже. Мои товарищи испытали такое.

– Ну а что вы скажете насчет этого?

Комиссар аккуратно обеими руками стянул покрывало до половины туловища.

Гремину очень не хотелось смотреть. Но никуда не денешься. Бросалось в глаза подозрительное вздутие под покрывалом в районе колен. Гремин глянул повыше и сразу же поспешил отвести глаза. Что-то страшное, полосатое, кроваво-бледное. Он подавил позыв к рвоте.

Тело лежало на животе. Вдоль позвоночника были вырезаны четыре длинные полосы шириной сантиметра по два. Они начинались у плеч и скрывались под покрывалом. Пергаментная желтизна кожи чередовалась с фиолетовой краснотой обнаженного мяса.

– Не знаю, что сказать, комиссар. Мне доводилось слышать, что кому-то изрезали спину на ремни в немецком застенке… Настоящий садизм.

– А это?

Комиссар сдернул покрывало на пол.

Гремин не мог ни дышать, ни пошевелиться, ни отвести глаза. Он медленно перекрестился. И сообразил, что сделали с профессором. Сплошная кровавая масса и куча красных тряпок. С пояса вниз с Маркини сняли кожу. Раздвинутые ноги напоминали куски мяса в мясной лавке. Не отмытые от крови, не очищенные от жира. Ягодицы еще прослеживались, но там где должны были находиться половые органы, не было ничего. Вообще. Огромный сгусток запекшейся крови.

Гремин с трудом оторвал взгляд от этой страшной дыры. На него накатил новый приступ рвоты и он проглотил скользкий комок. Во рту, в основании носа, остался прогорклый привкус. То, что Гремин поначалу принял за тряпки, была кожа, свернутая, брошенная кожа, содранная с Маркини. Почему-то его мучитель не завершил дело. Гремин отвернулся. Глаза зашарили по стенам. Если будет рвать, где-то должна быть раковина.

Вмешался доктор.

– Комиссар, хватит! Здесь, в конце концов, я хозяин. Если вам требуется провести опознание, пожалуйста. Бланки есть. Заполним оперативно и отпустим человека. Если хотите устраивать шоковую терапию, здесь не место. Для допросов имеются другие помещения, а мне надо проводить вскрытие. Кстати, не самая приятная процедура. Если хочется сильных ощущений, можете вместо ужина составить мне компанию. – И словно отвечая на немой вопрос Гремина, добавил: – Похоже, профессор скончался от шока и от потери крови. Поэтому этот подонок и остановился на уровне колен. Не имело смысла продолжать.

Он аккуратно натянул на труп тяжелое покрывало.

«Молодец, – с восхищением подумал Гремин. – При такой внешности ни за что бы не предположил, что он сможет поставить на место полицейского хама».

Они молча вышли. Доктор выключил свет. Закрыл дверь. Самое странное, что комиссар не обозлился. Он успокоился. И Гремина осенило, что никакой тот не негодяй, обычный жесткий оперработник, но эта смерть даже для него оказалась слишком сильным потрясением. Ему требовалось на кого-то выплеснуть свою ярость. Подвернулся Гремин.

Гремин заглянул в глаза полицейскому и не обнаружил в них ни раздражения, ни неприязни. Было другое. Внимательное ожидание. Конечно, он не подозревал Гремина в убийстве Маркини, но глубинная нутряная интуиция профессионального следователя ему подсказывала, что Гремин имеет какое-то отношение к случившемуся. Он сам, наверное, не взялся бы объяснить, почему так считает. Похоже, он испытывал определенную неловкость от того, что поддался своей интуиции и напал на Гремина. Профессоров, конечно, тоже убивают, но по-другому. Нет, здесь определенно загадка не в Маркини.