Проклятие Индигирки

– Может, и меня кто-нибудь оправдает, – с неприятно поразившей Перелыгина покорностью согласился Матвей. – Решение менять поздно. Поезд ушел. Поеду учиться. Жизнь, знаешь ли, не из твоих иллюзий состоит. Каждый по своей колее катит, не выскочишь. Вот тебе и критерий. Суровый реализм.

– Еще как оправдали бы, если б ты за Унакан взялся, – осторожно направил разговор в нужное русло Перелыгин. – Не пойму я тебя.

– А-а, – махнул рукой Деляров, – проехали. Я предлагал быструю разведку.

– Скажи, – перебил Перелыгин, – могут быть правы те, кто против твоего предложения?

– Успокойся, нет там большого золота, – безнадежно махнул рукой Деляров. – Иллюзия, фантазии Вольского, больше ничего. Зато всем удобно – начинаются разговоры про руду, перспективы, про деньги – мячик туда, мячик сюда. Ах, риск, говорите? Так мы тогда погодим. Очень удобно. Нас для решения надо прежде в угол загнать. Золото и в Средней Азии добывать можно – дешевле и без риска. А приспичит, тогда другое дело. – Матвей скривил губы, вспоминая, какими бешеными темпами разведывали и строили Сентачан.

Выйдя на улицу, Перелыгин сел в «Москвич» и покатил из Городка. Ему хотелось побыть одному в любимом месте у Золотой Реки. Километров через десять он свернул с трассы на едва заметную тропинку и метров через двести остановился у старого костровища. Рядом лежал серый плывун, отполированный водой, ветром и солнцем, который они с Пугачевым лет пять назад еле уволокли от воды. Тогда он и присмотрел это тихое местечко, скрытое деревьями и кустарником, и стал приезжать сюда – ему здесь нравилось.

Основные места для воскресных пикников находились дальше. Но недавно кто-то неизвестно зачем затащил в костер край плывуна, выворотил из земли специально изогнутый кусок арматуры над костровищем, приспособленный для чайника или котелка. «Какие-то другие люди едут в последние годы, – подумал Перелыгин. – Только и слышишь: у этого баню в тайге спалили, у того – избушку. А то зайдут в зимовье, запасы съедят, дрова пожгут, еще и напакостят. Старые кадры знали: эти избушки с нехитрым провиантом и початой бутылкой спирта под лавкой многие жизни спасли. И дрова всегда в печке наготове: что, если тебя последние силы покинули, а на дворе под пятьдесят? Северные люди, отдохнув, за собой приберут, запасов добавят, дров заготовят. Замков нет, пользуйся на здоровье, только не гадь».

Перемазавшись в саже, Перелыгин оттащил плывун из костровища, кое-как воткнул на место арматуру. Взял мыло, полотенце и сбежал по пылающему киноварью и золотом ковру тальника к Реке. Вода уже спала, обнажив берег, покрытый завалами, выворотнями – деревьями, вырванными из подмытых берегов. Набушевавшись весной и летом, Золотая Река успокоилась, притихла, готовясь к зиме. В глубокие ямы скатывалась нагулявшая жир рыба. Зима уже спешила, напоминая о своем приближении ночными заморозками и покрытыми снегом вершинами гор.

Умывшись, Перелыгин достал из машины сверток с бутербродами, термос с чаем, уселся на плывун. На противоположном берегу терраса поднималась вверх. Край ее зарос деревьями, а за их вершинами эта часть мироздания кончалась и начиналась другая. Там дыбились синие горы. Казалось, они стояли очень близко, вырастая прямо из-за деревьев. На солнце горы синели так, что снег на вершинах почти невозможно различить.

Перелыгин умиротворенно смотрел на воду, размышляя, не пора ли встретиться с Мельниковым. Он кое-что узнал об Унакане, но кто все-таки подсунул тетрадь Данилы?

Он думал, что Деляров, вплетясь в историю с Унаканом, оказался пострадавшим. Не захотел бороться, возможно, потому, что не верил в это золото, а вера всегда там, где точно знаешь или, наоборот, не знаешь. Прорывы, открытия для фанатиков – им сомнения помогают, а не останавливают. Перелыгин вспоминал, что рассказывал ему Матвей про открытие Сентачана, про бессонную ночь под Полярной звездой, и ему казалось, что судьба совершает с Матвеем несправедливый поворот. А здравый смысл тут как тут. Ему только доверься. Он в нас, детях цивилизации, сидит глубоко, многие от него ни на шаг. Многоликим стал здравый смысл нашего времени, зависит и от порядков, и от условий жизни, и от того, как человек мир чувствует, что о себе понимает; учит ум и сердце быть заодно, а не тянуть в разные стороны; нашептывает: «Я подскажу, что надо, и сердце само следом потянется». Только жизнь вносит свои коррективы: идешь за сердцем, наперекор рассудку, а счастлив.