Проклятие королей

– Я? – спрашивает Фрэнсис Брайан, родственник королевы, родственник бывшей королевы, человек, обеспечивший себе королевскую милость годами дружбы. – За что? По какому обвинению?

– Измена, – повторяет офицер. – Измена.

Я смотрю, как их двоих уводит стража, и обнаруживаю, что рядом со мной стоит герцог Норфолк, Томас Говард.

– Что они могли натворить? – спрашиваю я.

Особенно Брайан, он пережил тысячу опасностей, его по крайней мере дважды изгоняли от двора, и он каждый раз возвращался невредимым.

– Я рад, что вам это неизвестно, – следует угрожающий ответ. – Они вступили в сговор с леди Марией, незаконной дочерью короля. Собирались вывезти ее из Хансдона и переправить во Фландрию. Я бы их за это повесил. Я хотел бы увидеть, как ее за это повесят.

Я возвращаюсь в покои королевы, и всю дорогу меня гложет страх. Дамы спрашивают меня, что случилось, я отвечаю, что только что видела, как арестовали двух вернейших друзей короля. Я не рассказываю им, что сказал герцог Норфолк. Мне слишком страшно, чтобы это повторить. Леди Вудс говорит, что моего родственника Генри Куртене отстранили от личных покоев, поскольку подозревают в сговоре с принцессой. Я изо всех сил изображаю женщину, потрясенную ужасной новостью.

– Вы разве не пишете леди Марии? – спрашивает леди Вудс. – Не общаетесь с ней? Она же ваша бывшая воспитанница? И все знают, что вы ее любите и вернулись ко двору для того, чтобы служить ей?

– Я посылаю ей письма только через лорда Кромвеля, – отвечаю я. – Конечно, я к ней привязана. Я посылаю письма вместе с письмами королевы.

– Но вы не поощряли ее?

Я оглядываю комнату. Джейн Болейн очень тихо сидит над шитьем, так тихо, словно совсем не думает о работе.

– Конечно нет, – отвечаю я. – Я принесла присягу, как и все остальные.

– Не совсем все, – подает голос Джейн, поднимая голову от работы. – Ваш сын Реджинальд уехал из Англии, не принеся присягу.

– Мой сын Реджинальд готовит для короля доклад о его браке с королевой Катериной и управлении английской церковью, – твердо произношу я. – Король сам повелел ему этим заняться, и Реджинальд исполняет его волю. Он королевский ученый, он работает на короля. В его верности нельзя сомневаться, так же как и в моей.

– Разумеется, – с улыбкой отзывается Джейн, склоняясь к работе. – Я не предполагала ничего иного.

Я вижусь с Монтегю за обедом, но не могу с ним свободно поговорить, пока не выносят столы и не начинает играть музыка для танцев. Король кажется счастливым, пока он смотрит, как Джейн танцует со своими дамами, а потом, когда его упрашивают, встает и приглашает хорошенькую девушку из тех, что при дворе недавно.

Я смотрю на него почти как на незнакомца. Он так не похож на принца, которого я так любила, когда была жива его мать и был второй сын, давным-давно, сорок лет назад. Генрих стал очень широким, его ноги, бывшие когда-то такими сильными и гибкими, искривились, мышцы икр выпирают из-под врезающейся в тело голубой подвязки. Его живот круглится под дублетом, но дублет так широк и так толсто и крепко простеган, что Генрих кажется скорее величественным, чем толстым. Плечи у него под бортовкой и простежкой широкие, как у всякого спортсмена, и собственный размер вместе со многими слоями ткани делает их такими необъятными, что Генрих может пройти только в широко распахнутые двустворчатые двери. Копна его рыжих кудрей редеет, хотя он их тщательно расчесывает и завивает; но все равно просвечивает бледная кожа. Борода, в которой начала пробиваться седина, растет редко и курчаво, Катерина никогда бы не позволила ему носить бороду, она жаловалась, что борода царапает ей лицо. Нынешняя королева ни в чем не может ему отказать и не смеет жаловаться.

А его лицо, – его раскрасневшееся сейчас от неловкого танца лицо, сияющее при виде того, как смотрит на него снизу вверх молодая женщина, словно представить не может большего наслаждения, чем пожатие человека, который ей в отцы годится, и его объятия, когда танец позволяет им сойтись поближе, – вот его лицо и заставляет меня сомневаться.

Он больше не выглядит сыном Елизаветы. Чистая красота ее фамильного профиля, нашего семейного профиля, смазана его жирными щеками и подбородком. Отчетливые черты Елизаветы расплываются на разрушающемся лице ее милого принца Гарри. Глаза его кажутся меньше из-за раздутых щек, губы, похожие на розовый бутон, теперь слишком часто неодобрительно поджимаются, и от этого складка рта кажется злой. Он все еще красив, лицо у него по-прежнему привлекательное, но выражение лица – нет. Он выглядит мелочным, потакающим своим желаниям. Ни его мать, ни весь наш род мелочными не были. То были величественные короли и королевы, а этот, их потомок, хоть и одевается так богато, и выставляет себя мощным и властным, под ватой и жиром – мелок, он обидчив и мстителен, как мелкий человек. Наша беда, беда двора, беда страны в том, что мы вручили этому недалекому тирану власть Папы и армию короля.

– У вас такой мрачный вид, леди Поул, – замечает Николас Кэрью.

Я тут же отвожу взгляд от короля и улыбаюсь.

– Я была далеко отсюда, – говорю я.