Проклятие красной стены

От чащи в сторону распластавшихся на земле Меркурия и Илхи медленно ехал всадник. Лось под ним важно перебирал сухими ногами и в такт шагам покачивал тяжелой рогатой головой. Страшный топор на длинном, в полтора человеческих роста, ратовище поблескивал в лунном свете. Две толстые седые косы спадали от висков на грудь волхва. Всадник и лось, слившись воедино, были похожи на призрак из древних сказок народа, который жил на берегу Днепра задолго до прихода словен и кривичей. Обрывки тех сказаний в некоторых глухих деревнях и лесных хуторах приходилось слышать и Меркурию. Но сам он никогда не видел Измора, потомка Ишуты, превратившегося из змия в человека и ставшего лесным волхвом. Да и вообще мало верил в лесную нечисть. Из легенды он хорошо запомнил только одно: Измор приходит к тому, кого сам выбрал. Всадник ехал по холму, не прячась, не понукая животное, держась на его спине прямо. Илха зарылся лицом в траву и отрывистым шепотом читал молитвы. Меркурий завороженно смотрел на кустистые брови и испещренное глубокими морщинами лицо. Всадник поравнялся с лежащими, оказавшись в каких-нибудь пяти шагах, пристально посмотрел на Меркурия темными омутами глаз и резко ударил тупым концом ратовища о землю. Лось взревел так, что с деревьев с неистовым граем взлетели вороны.

ГЛАВА 3

Вся до капли дремучая сила

Сечей выпита. Мир — просторам.

За обиду степь заплатила.

На червленый щит брешет ворон.

Если кто-нибудь силой пытается овладеть страной, то, вижу я, он не достигает своей цели. Страна подобна таинственному сосуду, к которому нельзя прикоснуться. Если кто-нибудь тронет его, то потерпит неудачу. Если кто-нибудь схватит его, то его потеряют. Поэтому одни существа идут, другие высыхают; одни укрепляются, другие слабеют; одни создаются, другие разрушаются.

Дао Дэ Цзин, книга первая, стих двадцать девятый

В четвертом часу утра смоленский отряд из двухсот человек выдвинулся на встречу с врагом. Еще на дальних подступах к татарскому лагерю Меркурий приказал спешиться и обмотать копыта коней рогожей. Кривичи шли через глухой лес почти бесшумно. Лишь изредка под ногой воина или копытом коня сухо ломался сучок, и тогда воевода бросал резкий неодобрительный взгляд туда, откуда доносился шум. Различить лица было невозможно из-за того, что луна, хоть и полная, почти все время скрывалась за тяжелыми набухшими тучами. Иногда Меркурию начинало казаться, что он ведет в бой не живых людей, а отряд теней, восставших, нагрянувших из потустороннего мира.

Конная сотня — княжеские гридни, экипированные по образцу своего времени: кольчуги, длинные обоюдоострые мечи, вытянутые яйцевидные шлемы, двухметровые копья, круглые щиты, у некоторых приторочена к седлу булава.

Вторая сотня, посаженная на крупы коней, была той самой малой дружиной, с которой тысяцкий ходил на Литву. Враги их называли волками за волчьи шапки, надетые поверх шлемов. Вооружение и доспехи для них изготавливали по индивидуальным заказам. В обычном строю с другими ратниками эти воины составляли центральный, тяжело бронированный кулак войска и располагались в глубине, ближе к княжескому стягу. На ночные операции ходили в облегченных доспехах, чаще в кожаных, чтобы меньше шуметь, при этом щиты не брали, только короткие копья и боевые топоры на средней рукояти. Руки защищены наручами с шипами, ноги — такими же поножами. На поясе — длинный кинжал, одна сторона лезвия в крупных зазубринах, для нанесения рваных ран, другая — заточенная и гладкая. За правым плечом в чехле носили комплект метательных ножей — «муж и жена» — как любовно называли их дружинники; такой нож имел два клинка, по сути, железный штырь с двумя остриями — страшное оружие в руках тренированного человека. За левым плечом висел кистень.

Смоленский военачальник всерьез размышлял над словами Илхи о том, что Бог создал мир не одномерным, как мы его видим, а многомерным, и что души тех, кто покинул бренную плоть, с высоты взирают на живущих и, если надо, помогают одним и карают других. Какое странное соединение монгольского шаманизма с русским православием!