Проклятие рода

- Погодь! – Иоанн поднял палец вверх, что-то припоминая. Была заноза какая-то в свейских делах. Запамятовал в заботах. Вдруг кольнуло – Катерина Ягеллонка, что отвергла с братом-королем его сватовство по кончине Анастасии, предпочла ему юнца, сводного брата свейского короля. А тот измену умыслил против законного правителя, в мешок каменный ввергнут ныне. И женка Катерина с ним. Зажглась в груди жгучая горечь застарелой обиды. Самое время отмстить!

- Скажи, Данилович, послам свейским, коль их король Ирик отдаст мне Катерину Ягеллонку, братом своим признаю, равным пожалую. Дозволю сношаться со мной не чрез наместников, а прямо. А до того более не хочу слышать о нем. Так пусть и скажут своему Ирику – царь желает Катьку заполучить!

- Катьку? – Невольно повторил за ним боярин. Опытный Басманов давно ничему не удивлялся. Но тут и он не сумел скрыть недоумения. Оно помимо воли Алексея Даниловича промелькнуло в глазах и потухло тут же в безразличии. Ведь речь шла даже не о боярской дочери, царь требовал выдачи сестры польского короля и невестки свейского. Словно дань. Но воля царская – воля Божья.

От пытливого взора царя не ускользнуло мимолетное смущение Басманова. Иоанн поманил пальцем, мол, подойди ближе. Когда боярин осторожно приблизился, поднявшись на ступенях к самому трону, почтительно склонил голову, то услышал чуть различимый шепот:

- Женюсь на ней!

Иоанн сам не ожидал от себя таких слов. Они вырвались одновременно с осенившей его мыслью. Адашев, Сильвестр, Курбский, измены боярские, обустройство царства заполоняли голову долгие месяцы, отодвинули от него нынешнюю царицу – черкешенку. Только сейчас царь понял, что и не вспоминал ее. Мария Темрюковна предстала неким предметом, обязательным, почти неодушевленным, относящимся ко двору, как прочая челядь по чину, сопровождавшая царя на пирах, приемах, выходах или выездах. Иоанну более не нужны были ее горячие ласки. Когда ж Темрюковна пыталась-таки приблизиться к нему, напроситься в опочивальню, Иоанн одним движением грозно сведенных бровей пресекал ее порывы, ощущая не безразличие, но пресыщение. Царь задумался – когда наступил этот перелом? Ведь она нравилась ему раньше. Иначе бы и не сделал царицей. Ее сверкающие черные глаза, презрение к любой одежде в моменты близости, смуглое обнаженное тело, диковатые ласки, стоны и крики в беспамятстве страсти на чужом для царя, черкесском языке, все пробуждало в Иоанне бешеную похоть. Плевать он хотел на посты и церковные запреты, представив себя с ней в опочивальне. Но сейчас… одно пресыщение. Может, когда умер их сын Василий, душа царя омертвела? Какая теперь разница. Все это время он жил, как чернец. Ныне ему нужна Ягеллонка! Вспыхнувшая внезапно обида вкупе с пробудившейся жаждой мщения всколыхнули давнюю тайную похоть к недоступной, пока что недоступной, польской красавице. Ему пришлось отступиться на время, попытаться забыться с черкесской княжной. Изворотливый ум подсказывал – добьюсь своего, сломлю чрез свейского короля гордую полячку, заставлю трепетать под собой, а вместе с ней и всю Польшу с Литвой! Заставлю проклятого еретика Сигизмунда чрез женитьбу отдать без боя захваченные города Ливонии, а там, глядишь, и всю Литву – в ней немало православных бояр и шляхты, готовой отъехать под мою руку. Заодно и собаку Курбского заполучу. А на Темрюковну, ставшую безразличной после кончины Василия… что с ней… опалу возложу, удалю в монастырь, а будет артачиться, удавлю вместе с братьями. Но об этом пока молчок. Пусть Ирик свейский не дурует, а выдает мне Катьку, все едино в заточении гниет. Пораскинет мозгами молодыми – стоит ли мир одной бабы, хотя бы и в родстве чрез сводного брата Юхана состоящей. В темницу ведь не зря упрятал сродственника. Те ж одни измены, да крамолы в ихней Стекольне. Удавил бы давно Юхана, вот и вдова на выданье мне поспела бы. В слух Иоанн не произнес ни слова, но верный Басманов угадал ход мыслей правителя и восхитился царским замыслом.

- Преклоняюсь пред мудростью твоей, государь! – Склонился в глубоком поклоне. – Токмо перст царский – свет Божий! – Высказался умиленно и подобострастно. И уже вдаль заглядывал – черкесов Темрюка при дворе перебить не в тягость, передушим, как котят. Свейскому королю урок и милость царская – равным признает. Горделивую полячку проучим. Выбьем спесь из братца ее, Сигизмунда. Велик, да еще как велик, наш государь! Без крови, одной бумагой, одной печатью ту бумагу скрепляющей, мало того, что мир наступит, так сколь крепостей, городов, земли сколь получим с припасами и мужиками!

- Все! Тебе, Данилыч, известна ныне воля наша царская. В Юрьев послов свейских, в Юрьев, к князю Михайле Яковлевичу!

Обрела, наконец, мысль царская образ зримый. Вот он, Иерусалим небесный – слобода Александровская! В ней будет расти обитель выстраданная, что градом Божьим станет. Отсюда благодать Божья и царская на земство снизойдет, души человечьи спасая. Так и объявил ближним своим – Мстиславскому, Вяземскому, Черкасскому, Басмановым да Юрьевым: