Проклятие рода

- Князь Василий Андреевич Борец, троюродный брат князя Ивана, он же поручня ему. Князь Роман Васильевич Охлябинин, воевода в Полоцке. Князь Михаил Дмитриевич – поручня по князю Ивану…

- Князей Василия и Михаила рындами в опричнину запишешь, князя Романа покуда не нужно . Князя Ивана Залупу сперва из полона вызволи, после видно будет. Ясельничего Петра Васильева сына Зайцева-Бирдюкина пиши в дворовые воеводы. Василия Григорьева сына Зюзина, из тверских бояр. Помню его по Полоцку. До выхода с Литвы местничал с Евстафием Воловичем , от того обиды у него на Литву.

Басманов восхищенно покрутил головой. Изумлению боярина не было предела. Государь неожиданно припомнил такие, казалось, пустяки, что диву даешься. Что за дело царю до местничества Зюзина с подканцлером литовским. В беглом Курбском загвоздка! Волович сманивал князя Андрея, письмами прельщал. На голое место Курбский бежать не рискнул бы. Чрез Воловича с королем разговоры вел, а тот ему чины да поместья у короля выпрашивал. Ничего не забыл, Иоанн Васильевич! То не Зюзина обиды на Литву - у царя!

- По Юрьевым… - Царь продолжил рассуждения. – Ты ж в родстве и с ними? Твоя мать Елена дочерью приходилась Якову Иванову сыну Казаку Захарьину-Кошкину, да и Федор твой женат на Варваре, дочери князя Василия Андреевича Сицкого и Анны, сестры моей Анастасии, упокой Господь ее безгрешную душу. – Перекрестились оба. Боярин внимательно смотрел на государя, стараясь быстрее уловить, что умыслил царь.

- Василия Михайловича с Никитой Романовичем велим в земщине оставить. Окромя князя Ивана Мстиславского нам еще потребны будет верные слуги в Москве. Нельзя Ваньку на первых порах бросать. О сем самолично им объявим, дабы не думали, будто опала на них легла. Тебе молчать. Протасия Васильева сына Юрьева пиши рындой с саадаком к царевичу Ивану. Братья они троюродные. Князя Василия Сицкого с тремя сыновьями пиши. Пусть Василий боярином будет при царевиче Иване, сыновья рындами.

Басманов смекнул, что государь уже строит в уме новый двор и будущее новое опричное войско. Ждал, что еще велит.

- У князя Афанасия список возьми, я смотрел.

Боярин не удержался, спросил:

- Вяземский како прежде оружничим будет?

Иоанн усмехнулся, сказал, как отрезал:

- Келарем! И не забудь гнездо Черкасское вписать! Под рукой быть должны. – И добавил многозначительно. – Покуда. - Вспомнилась Ягеллонка, спросил. – Послы свейские покинули мои уделы?

- Месяца два минуло, государь. В сентябре подписали грамоту с боярином Михайло Яковлевичем, печати повесили, крест целовали. После отъехали.

- Ведаешь ли – добрались до Стекольны?

- По всем срокам должны были. Но... – Развел руками Басманов.

Царь покачал головой задумчиво и молвил:

- Скажи окольничему Василию Умного-Колычеву и Ивану Воронцову, как с делами нынешними сладим, поедут в Стекольну, к королю Ирику о Катерине разговоры разговаривать. После сами им все обскажем. Ныне иди, устал я. – Махнул было рукой, но остановил собравшегося уходить Басманова. – Вот еще, всем, кто по нашему выбору в других городах обретается, велим быть к декабрю здесь. Без женок и детей, но с холопами и служебным нарядом. Иди, Данилович! – Отпустил, наконец.

Иные мысли нахлынули. Удел себе опричный назначу… А возопят ли, а не скажут ли – коль удумал, так твоя воля, государь, вот Бог, а вот порог – слобода Александровская… Кому есть дело до великих жалостей сердца царева, кои вынудили царство оставить… Пойдут ли упрашивать? А коли нет…

Опричнина – доля вдовья, даром, что сам рек, будто игуменом сделаюсь, по скудоумию уразумеют – царь в чернецы подался. На одних гнев возложил, на прочих нет. Посадский мужик бунтует токмо на пожарах великих, кровью боярской потушить их хочет. Может, поджечь Москву, да на бояр – крамольщиков вину возложить? Токмо глазом моргнуть - Басмановы вмиг исполнят, да и слух нужный распустят… Вспомнился великий пожар московский, случившийся опосля венчания на царство, да женитьбы, как шли посадские к Воробьеву, как упрашивали выдать Глинских им на правеж. Сколь уж лет минуло, а все, как день вчерашний. Страх пред морем-окияном гнева людского вдруг обуял. На бояр-княжат оборотить его надобно. Иной пожар нужен. Царь отъехал – то горестнее, нежели крыша над головой сгорит. Анастасия любима в народе, оттого сродственники ее Захарьины-Юрьевы в земщине говорить станут – без царя, яко без Бога. А как жить без Бога, без церкви, без образов? Юрьевым поверят… Все заберу с собой из храмов. Священство думами пусть исходит, коль все образа почитаемые – лики Божьи, да с царем – помазанником отъедут, каким святым иконам народу прикладываться, кому поклоны бить, пред кем осеняться крестом, у кого милость выпрашивать – нет более ни царя, ни Бога, ни образов святых.