Проклятый город. Однажды случится ужасное...

— Ты ни к чему не притронулась, дорогая… С тобой все в порядке?

Опаль посмотрела на свою тарелку с тремя фрикадельками и картофельным пюре и со вздохом ее отодвинула.

— У меня что-то нет аппетита, — пробормотала она.

Жавотта де Сулак поджала губы. После смерти ее племянника и отъезда его родителей — через три недели после самоубийства — трапезы в обществе племянницы были мрачны, словно поминальные. Это ощущение усиливалось тем, что проходили они в огромной семейной столовой, заставленной старинной, очень дорогой и очень мрачной мебелью, — здесь вполне могла резвиться компания детей из какого-нибудь романа графини де Сегюр во время ежегодного семейного праздника.

— У тебя никаких проблем, я надеюсь?

Опаль покачала головой, но этот бессловесный ответ, конечно же, не обманул тетку. Однако та ничего не сказала, и ее молчание можно было истолковать примерно так: разумеется, нельзя ожидать от бедной девочки, что она будет танцевать на столе всего через три недели после того, как ее брата нашли мертвым с обвязанным вокруг шеи мусорным мешком, и родители позволили ей лишь на пару секунд подойти к гробу.

— На десерт Жозефа сделала пирожные с заварным кремом, — сказала она вместо этого со слабой надеждой в голосе, словно просила: посиди со мной еще немного.

— Ничего, если я пойду к себе? — спросила Опаль.

Тетка печально улыбнулась.

— Да, конечно… но…

Она не закончила фразу. Опаль поняла, что для нее эти последние недели тоже были ужасными. Жавотта любила племянника и теперь, во время встреч с племянницей в столь мрачной атмосфере, должно быть, вспоминала всю свою жизнь, столь же радостную, как длинный коридор без единой двери, — особенно в течение последних двадцати лет, с того момента, как жених, которого она ждала у алтаря, в фате и с букетом, неожиданно решил «выйти за сигаретами» за десять минут до начала брачной церемонии и не вернулся.

— Мне надо делать уроки… Но, если хочешь, я снова спущусь через час.

Не дожидаясь ответа, Опаль спрыгнула с высокого резного стула и почти побежала к лестнице; легкое ощущение вины все же преследовало ее, пока она поднималась на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. На втором этаже она вошла в свою комнату; это был настоящий маленький розовый будуар, который ей очень нравился, — хотя в последнее время ей казалось несколько… неподобающим жить в «комнате Барби» для маленькой девочки, ведь она уже практиковала маленькие удовольствия «юной особы» — курила, целовалась с мальчиками… разговаривала с мертвыми.

Едва переступив порог, Опаль задернула шторы, зажгла весь свет, осмотрела шкафы, заглянула под кровать с той же энергией, как немного раньше, придя домой, проделала то же самое в гостиной, столовой и всех остальных помещениях, куда предполагала сегодня зайти. «Что ты там ищешь?» — недоуменно и с видимым подозрением спросила тетка, но Опаль ничего не ответила — поскольку ничего не искала: она лишь хотела убедиться, что из шкафа, или из-за кресла, или откуда угодно прямо на нее не выпрыгнет гримасничающий жуткий призрак с красными глазами.

Да, страх снова вернулся: с того момента, как она рассталась с Бастианом, его уверенность и обаяние уже на нее не действовали. Конечно, он пытался убедить ее, что никак не причастен к сегодняшним… «демонстрациям» во время спиритического сеанса, но она знала, что на предыдущих сеансах, в которых ей доводилось участвовать, никогда не случалось ничего подобного. Она знала, что никогда не забудет сегодняшней сцены, подробности которой навсегда запечатлелись в ее памяти: разлетающийся вдребезги бокал, квадратики с буквами, резко взметнувшиеся в воздух, а потом, когда все закончилось, медленно опадающие на пол, словно сухие листья или хлопья снега… И слова: БЕЛЫЕ ТЕНИ. Так же как и Бастиан, она ощущала присутствие этих теней. Их жестокость. Их страх. Они были почти осязаемы… Захваченная хаотичным водоворотом собственных эмоций, Опаль все же поняла, что происходит некая борьба между детьми из Лавилль-Сен-Жур и

их палачами?

во всяком случае, какими-то взрослыми. Несмотря на попытки Бастиана успокоить ее, Опаль не могла отделаться от мысли, что где-то, совсем рядом с ней, пусть даже за пределами видимого, материального мира, происходит борьба жертв, одержимых жаждой мести, и палачей, пытающихся заставить их замолчать навсегда. При мысли об этом ее сковывал страх, от которого подкашивались ноги, а внутри все сжималось в тугой, болезненно пульсирующий узел. Словно одержимая, она повторяла про себя одно и то же: как я теперь буду жить, после всего что узнала, после всего что увидела, с этим вечным, неисчезающим страхом внутри?

Подробный осмотр комнаты ни к чему не привел. Никаких теней — ни белых, ни черных… ни зеленых.

Опаль с некоторым облегчением вздохнула, пытаясь подавить острый укол чувства одиночества в груди. Ее взгляд упал на компьютер.