Прокурор республики

Товарищи! Сего числа я вступил в Могилев во главе революционных войск. Окруженная со всех сторон ставка сдалась без боя. Последнее препятствие к делу мира пало. Не могу умолчать о печальном акте самосуда над бывшим главковерхом генералом Духониным - народная ненависть сильно накипела; несмотря на все попытки, спасти его не удалось, он был вырван из вагона на станции Могилев и убит. Причиной этому послужило бегство генерала Корнилова накануне падения ставки.

Товарищи! Я не могу допустить пятен на знамени революции, с самым строгим осуждением следует отнестись к подобным актам; будьте достойны завоеванной свободы, не пятнайте власти народа. Революционный народ грозен в борьбе, но должен быть мягок после победы.

Товарищи! С падением ставки борьба за мир получит новую силу. Во имя революции и свободы я зову вас к революционной сплоченности".

Неумолчно стучит аппарат прямого провода, связывающий ставку с Петроградом.

Приказ исполнен - ставка стела советской. Первый народный главком диктует свой первый приказ.

Бежит лента в аппаратной Петроградского штаба.

Ленту наклеивают на длинные телеграфные листы, вестовой отвозит их в Смольный. Ночью они попадают на стол редактора "Правды".

И утром свежие номера газеты разносят приказ главкома по всей стране.

СЛОВО ДЛЯ ОБВИНЕНИЯ...

Старой армии уже не существовало. Новая армия революции, получившая название Красной, отразила немецкое наступление и спасла завоевания Октября.

У ее истоков тоже стоял Крыленко: вместе с Подвойским он возглавлял Всероссийскую коллегию, которая формировала красноармейские части.

Третьего марта восемнадцатого года был подписан Брестский мир, а еще через день приказом Высшего военного совета должность главкома была упразднена: в ней теперь не было нужды.

Седьмого марта Петроградский революционный трибунал начал рассмотрение очередных дел. Во дворце, который раньше принадлежал великому князю Николаю Николаевичу, с утра было многолюдно. В роскошных залах, отделанных мрамором и зеркалами, судьи из народа воздавали по заслугам врагам революции. Сотни людей, разместившись на простых дубовых скамейках, которые привезли сюда из каких-то "присутственных"

мест, учились азбуке революционной справедливости:

перед ними разворачивались драмы, о которых нельзя было прочитать ни в одном романе, открывались такие бездны человеческого падения, от которых захватывало дух.

Здесь судили заговорщиков, убийц, спекулянтов, саботажников, мародеров, провокаторов, доносчиков, клеветников - тех, кто пытался отнять у народа завоеванную им свободу, и тех, кто особенно рьяно и подло служил царизму.

Крыленко уже был здесь однажды - в начале января, когда приезжал из ставки на открытие Учредительного собрания. Раскрыл утром газету - в глаза бросилось сообщение: "Приговор по делу Пуришкевича и других заговорщиков будет вынесен сегодня". Времени не было, и все же любопытство заставило его выкроить четверть часа. Как-никак он имел некоторое отношение к этому делу.

Приговор читал первый советский судья - один из тех высокоинтеллигентных русских пролетариев, чей талант раскрыла революция,-столяр Иван Жуков.

По обе стороны от него стояли шесть заседателей.

Приговор вынесли "именем революционного народа". Приговор заговорщикам, преследовавшим контрреволюционные цели, "достижение которых могло бы вылиться в кровопролитие". Стоя, с непокрытыми головами, слушали люди:

- Пуришкевича подвергнуть принудительным общественным работам при тюрьме сроком на четыре года условно, причелл после первого года работ с зачетом предварительного заключения Пуришкевичу предоставляется свобода, и, если в течение первого года свободы он не проявит активной контрреволюционной деятельности, он освобождается от дальнейшего наказания.

- Мало дали, - пробасил кто-то.

- Мало, мало! - загудел зал.

Судья поднял руку, призывая к молчанию.

- Граждане публика! - сказал он. - Трибунал может объяснить несознательным и неразобравшимся вынесенный приговор. Победивший народ не мстит своим врагам. Это буржуи и их жены выкалывали зонтиком глаза коммунарам. А народ великодушен. Людей темного царства надо изолировать, чтобы сделать их безвредными. Когда наша революция укрепится, мы их на все четыре стороны отпустим.

Судью слушали с напряженным вниманием. Многое было еще непонятно. Законов не существовало: старые революция сломала, новые еще не успела создать. Прежние представления о совести были опрокинуты. Раньше считалось чуть ли не естественным, во всяком случае - привычным, когда суд жестоко расправлялся с врагами режима. А суд революции, оказывается, вовсе не собирается мстить врагам, он лишь хочет не дать им возможности мешать победившему народу. Все это не сразу укладывалось в сознании. Крыленко видел, с каким трудом воспринимали в суде рабочие и солдаты принципы новой морали.

Усевшись в уголке просторного зала, не утратившего за эти месяцы своей парадности, он с интересом разглядывал заполнившую все скамьи и проходы толпу.

Раньше по судам ходили только праздные зеваки, чтобы убить время и наслушаться занимательных историй.