Пролетая над гнездом кукушки

— Этот маленький пердила? Он подсел на наркотики?

— Я этого не знаю.

— Тогда как она может обвинить его в…

— О, вы невнимательны, друг мой. Она не будет обвинять. Она просто намекнет на кое-что, разве непонятно? Разве вы не заметили сегодня? Она просто зовет человека к двери сестринского поста и спрашивает про клинекс у него под кроватью. Ничего больше, просто вопрос. И он уже чувствует себя лгуном, какой бы ответ он ни дал. Если скажет, что чистил ручку, она ответит: «Да, я все поняла» — и кивнет аккуратной седой прической, улыбнется дежурной улыбкой, повернется и уйдет на сестринский пост, оставив его гадать, для чего же на самом деле

он использовал этот клинекс. — Хардинг дрожит, его плечи складываются, как крылья. — Нет, она не обвиняет. Она — гений намеков. Вы слышали, чтобы она хоть раз обвинила меня в чем-то? А кажется, что она обвинила меня в множестве пороков: в ревности и паранойе, в том, что я не могу удовлетворить жену, в странных отношениях с друзьями-мужчинами, в том, что я вызывающим образом держу сигарету, даже, как мне показалось, в том, что у меня между ног ничего нет, кроме кустика волос — мягких, пушистых, белокурых волос на этом месте! Отрезает яйца? О, вы ее недооценили! — Хардинг неожиданно замолк, наклонился вперед и взял за руку Макмерфи. Его лицо странно меняется, становится острым, зазубренным, фиолетовым и серым, словно пустая бутылка из-под вина. — Этот мир… принадлежит сильным, друг мой, а сильный становится сильным, пожирая слабых. Мы должны признать это. Все должно быть так, и с этим не поспоришь. Мы должны принять это как закон природы. Кролики подчинились этому закону и признали волка сильным. В целях защиты кролик становится хитрым, напуганным и увертливым, он роет норы и прячется, когда поблизости оказывается волк. Он все выносит и продолжает жить. Он знает свое место. Вероятнее всего, он никогда не вызовет волка на поединок. Вряд ли это было бы мудро? Вряд ли? — Он отпустил руку Макмерфи, откинулся назад, скрестил ноги, еще раз глубоко затянувшись сигаретой. Он вытаскивает сигарету из узкой щели рта и снова смеется — иии-иии-иии, словно гвоздь вытаскивают из доски. — Макмерфи… друг мой… я не цыпленок, я — кролик. И доктор — кролик. Наш Чесвик — тоже кролик. Билли Биббит — кролик. Все мы тут кролики разного возраста и положения, скачущие по миру Уолта Диснея. Поймите меня правильно, мы кролики не потому, что сидим здесь, — мы оставались бы кроликами где угодно потому, что никак не можем приспособиться к своему кроличьему состоянию. Мы нуждаемся в хорошем большом волке вроде нашей сестры, чтобы она все время указывала нам наше место.

— Послушай, парень, ты рассуждаешь как дурак. Ты хочешь сказать, что вы и дальше намерены сидеть в уголочке и позволять какой-то тетке с голубыми волосами заговаривать вас до состояния кроликов?

— Заговаривать меня? Нет уж. Я родился кроликом. Вы только взгляните на меня. Просто я нуждаюсь в сестре, чтобы быть довольным своей ролью.

— Черт побери, ты не кролик!

— Разве вы не видите эти длинные уши? Этот розовый нос? Этот короткий, словно пуговичка, хвостик?

— Ты говоришь как чокнутый па…

— Как чокнутый? Какая проницательность.

— Черт бы побрал тебя, Хардинг. Я не это хотел сказать. В этом смысле ты не чокнутый. Разрази меня гром, я был поражен тем, какие вы все, парни, нормальные. Насколько я могу судить, вы все не больше сумасшедшие, чем любая задница, которая шляется по улице…

— Ну конечно, задница, которая шляется по улице.

— Ну да, ты сам знаешь, что вы не такие чокнутые, каких показывают в кино. Вы просто подняли лапки и… похожи на…

— Похожи на нечто вроде кроликов, разве это не так?

— Кролики, черт! Ничего похожего на кроликов, пропади все это пропадом.

— Мистер Биббит, попрыгайте, пожалуйста, вокруг мистера Макмерфи. Мистер Чесвик, а ну-ка, покажите, какой вы белый и пушистый.

Билли Биббит и Чесвик сгорбились и превратились в белых кроликов прямо у меня на глазах, но им было слишком стыдно, чтобы проделать все то, о чем просил их Хардинг.

— Ах, Макмерфи, они стесняются. Разве это не прелестно? Есть вероятность, что легче всего заболевают люди, которые не защищают своих друзей. Может быть, они чувствуют себя виноватыми оттого, что они сегодня снова позволили допрашивать себя, снова позволили стать ее жертвами. Веселей, друзья, вам нечего стыдиться. Все было так, как и должно быть. Не дело кролика вступаться за такого же, как он. Это было бы просто глупо. Нет, вы поступили мудро, трусливо, но мудро.

— Послушайте, Хардинг, — говорит Чесвик.

— Нет-нет, Чесвик. На правду не обижаются.

— Нет, послушайте. Были времена, когда я говорил о старушке Рэтчед то же самое, что говорит сейчас Макмерфи.