Прометей, или Жизнь Бальзака

Грозный Вотрен подтверждает слова виконтессы: "Бьюсь об заклад: стоит вам сделать два шага в Париже, и вы сейчас же натолкнетесь на дьявольские махинации... Вот жизнь как она есть. Все это не лучше кухни - вони столько же, а если хочешь что-нибудь состряпать, пачкай руки... Принципов нет, а есть события; законов нет - есть обстоятельства; человек высокого полета сам применяется к событиям и обстоятельствам, чтобы руководить ими". Тот, кто постиг две эти истины, видит, что перед ним открыт путь к успеху, неотделимый от презрения к людям. Растиньяк проливает на могиле папаши Горио последнюю чистую юношескую слезу, а затем, "бросив обществу свой вызов, он для начала отправился обедать к Дельфине Нусинген".

Необычность этой книги, оправдывавшая победную песню, которую Бальзак исполнил у Сюрвилей, и превратившая ее действительно в краеугольный камень будущей эпопеи, заключалась в том, что в ней вновь появились уже знакомые читателю персонажи. Автору и прежде случалось заимствовать имя или характер из своих предыдущих книг. Отныне этот прием возводится в систему. У Бальзака будут свои врачи (Бьяншон, Деплен); свои сыщики (Корантен, Перад); свои адвокаты (Дервиль, Дерош); свои финансисты (Нусинген, братья Келлер); свои ростовщики (Гобсек, Пальма, Бидо, по прозвищу Жигонне). Госпожа де Ресто? Она уже знакома нам по "Гобсеку". Растиньяк? Он уже появлялся в "Шагреневой коже", правда, там он был только именем, только силуэтом; мы еще не раз встретимся с ним на протяжении его карьеры, он изменится, и это придаст нарисованной Бальзаком картине развитие во времени. Вотрен будет позднее зловещей тенью нависать над судьбою Люсьена де Рюбампре, как он прежде нависал над судьбою Растиньяка. Госпожа де Босеан? В романе "Отец Горио" мы присутствуем при ее сердечной драме, объясняющей события, описанные в "Покинутой женщине". Вся знать (Листомэры, Кергаруэты, Мофриньезы, Гранлье) толпится в гостиных виконтессы де Босеан. Отныне мир, созданный воображением Бальзака, будет казаться ему более незыблемым, чем реальный мир, в котором он живет; он будет рассказывать новости о населяющих его людях, как рассказывают о тех, кто и в самом деле живет на земле: "А теперь поговорим о вещах серьезных. За кого мы выдадим замуж Евгению Гранде?" Или позднее: "Знаете, ведь Феликс де Ванденес женится на барышне из рода Гранвилей. Это превосходная партия".

Сама мысль о постоянном возвращении одних и тех же героев представляется довольно естественной. Все крупные романисты могли бы прибегнуть к такому приему: ведь каждый из них вынашивает в себе определенное число персонажей, которые дороги ему, и, выводя их под различными именами, писатель как бы создает несколько вариантов одного и того же типа. Для Стендаля Фабрицио дель Донго или Люсьен Левей - идеал мужчины, на которого он сам хотел бы походить; госпожа де Реналь, госпожа де Шатле - идеал женщины, которую он хотел бы любить; Левен-отец, маркиз де ля Моль - идеал умного и циничного старика. Подобно атому, и Бальзак создал образы своего рода двойников - Феррагуса и Вотрена; оба эти персонажа по воле автора воплощают стремление к могуществу. Затем писатель посчитал, что Вотрену лучше исчезнуть, а впоследствии появиться вновь, ибо в жизни такие чудовища редко встречаются. В то же время Бальзаку придется чуть не в каждом романе выводить на сцену группу честолюбивых денди, начиная с Анри де Марсе (этого железного человека, ставшего премьер-министром), Ла Пальферина, Максима де Трай и кончая незадачливым Полем де Манервилем, а также целый рой знатных кокеток: герцогиню де Ланже, княгиню де Кадиньян, маркизу д'Эспар.

Понятно, что, для того чтобы романы, написанные до возникновения "великого замысла", могли занять свое место в задуманной эпопее, их придется слегка переработать, изменить некоторые имена и даты. Но как много они при этом выиграют! Эпизоды, прежде казавшиеся незначительными, теперь будут возвещать важные события в грядущем. Порой показом будущего объясняется настоящее. Но чаще новые романы берут свое начало в прошлом. Из беседы после ужина внезапно всплывает правда о персонаже, дотоле окутанном тайной. Все происходит как в жизни, которая открывается нам не сразу, а постепенно выступает из мрака. Мы узнаем о людях по воле случая, заглянув ненароком в приотворенную дверь, услышав неожиданное признание. Самый блестящий тому пример - де Марсе; читатели никогда не бывают свидетелями его политической деятельности, а между тем де Марсе слывет, как отмечает Ален, "единственным государственным деятелем после Талейрана"; но еще более характерен, пожалуй, образ Ронкероля: "Это превосходная зарисовка... Его повсюду встречают, но толком не знают; впрочем, его знают достаточно. Он - один из Тринадцати, и ничего больше".