Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

Правда, собственные его научные интересы стояли далеко от атомного ядра. Институт тяготел к физике твердого тела, открытия в других областях не могли изменить раз выбранное направление. Но Иоффе умел отделять физику в целом от частных проблем, изучаемых в его институте. И он не препятствовал сотрудникам заниматься тем, к чему их влекло. Может быть, кто-нибудь заинтересуется загадкой нейтрона?

В Ленинград пришли французские и английские журналы, можно было детально ознакомиться с дискуссией между физиками Парижа и Кембриджа. Собственно, дискуссии — в смысле словесного спора — не было. Парижане поставили блестящий эксперимент, но неверно его истолковали; правильное объяснение, воспроизведя их эксперимент, дали англичане. Все это, конечно, интересно, считали физики, но подождем дальнейших сообщений. Открыта новая частица — а что с ней делать? На что она, так сказать, годится? Энергичные французы, искусные в эксперименте англичане сейчас, несомненно, расширяют свои опыты. Немцы тоже не останутся в стороне. Посмотрим, что у них получится.

Ни одному из сотрудников института не пришла в голову мысль самостоятельно понаблюдать бериллиевое излучение, ни один не пожелал ради этого отставить на время собственные работы. Им в Ленинграде, к сожалению, пока не по силам соревноваться с блестяще оборудованными лабораториями Парижа и Кембриджа.

Зато новые открытия не могли не стать темой бесед. Особенно увлекался этим молодой теоретик Дмитрий Иваненко. Его тянуло к трудным проблемам физики. Год назад в соавторстве с таким же молодым астрономом Виктором Амбарцумяном он пытался разрешить трудности модели атомного ядра смелым допущением, что пространство внутри ядра отнюдь не евклидовой структуры. И когда пришло известие об открытии нейтрона, Иваненко заполонила мысль, что нейтрон как раз та частица, какая способна решить ядерные загадки.

В начале 1932 года — еще и двух месяцев не прошло со дня открытия нейтрона — Иваненко выехал на несколько дней в УФТИ — Харьковский Физико-технический институт. УФТИ был детищем ленинградского института. Физтех в Ленинграде «размножался почкованием» — давал своих работников для новоорганизованных институтов в Свердловске, в Харькове, в Томске. В Харьков поехали в 1928 году, когда там возник новый институт, еще молодые, но уже сложившиеся физики, каждый со своими научными увлечениями и своей тематикой: Иван Обреимов, директор УФТИ, Кирилл Синельников, Антон Вальтер, Александр Лейпунский, заместитель директора, и другие, а среди них — и Дмитрий Иваненко. Проработав в Харькове с год, он был отозван в Ленинград, но сохранил живую связь с Украиной — редактировал выходящий в Харькове на иностранных языках «Физический журнал Советского Союза», участвовал в теоретических семинарах и совещаниях. Сейчас он как раз и спешил на одно из таких совещаний.

Харьков встретил его распускающимися деревьями, порывистым весенним ветром и тучами пыли. На Украине нигде не шло такого строительства, как в этом бывшем купеческом городе, ставшем столицей республики. «Мы — главный объект пятилетки!» — с гордостью говорили харьковчане, восторженно перечисляя тракторный, турбинный, кабельный, генераторный и другие заводы, химические предприятия, новые жилые районы, возникавшие на берегах трех крохотных речушек — Харькова, Лопани, Уды. Здесь все поражало масштабами: высота зданий — самые высокие в стране, площадь окруженных заборами строек, грохот строительных машин. «Единственно, что не меняется у нас, — это перемены», — шутили харьковчане. Еще реки не менялись, а если и менялись, то к худшему: в них становилось все меньше воды. «Великая наша Лопань», — с грустной иронией говорили горожане о главной своей водной магистрали, которую в иные летние месяцы вполне можно было одолеть не вплавь, а пеше.

УФТИ создавали с размахом, он должен был стать выдающимся центром мировой науки. При нем возводили свою гостиницу для гостей и иностранных ученых, желающих поработать в Харькове. Гостиница не была закончена, но в ней уже жили. Иваненко забросил в номер чемоданчик и побежал пожимать руки бывшим землякам и знакомиться с новыми людьми.

Среди иностранцев, приехавших в Харьков, Иваненко увидел молодого немца Виктора Вайскопфа, высокого, худого, черноволосого, как цыган, — фамилия Вайскопф, белоголовый, была явно в насмешку. Этот человек приобрел уже некоторую известность работой, выполненной совместно со знаменитым цюрихским физиком Вольфгангом Паули. С Вайскопфом приятельствовал Ландау, они в одно время работали в Копенгагене у Бора. Ландау хорошо отзывался о своем друге, а средних физиков Ландау не жаловал. Иваненко атаковал гостя. Что Вайскопф думает о нейтроне? Вайскопф думал, что нейтрон очень интересная частица, она еще покажет себя. Нет, а не приходило ли Вайскопфу в голову, что именно нейтрона не хватает для построения правильной теории ядра? Очень много еще не хватает, для того чтобы построить правильную теорию ядра, считал Вайскопф.

— Слушайте, Вайскопф, у меня есть одна идея, — торжественно объявил Иваненко. — Вы будете ошеломлены!