Прометей раскованный

Разетти и Амальди, достав из одного аппарата какие-то металлические пластинки, умчались. Ферми учтиво сказал гостю, что готов к его услугам. Испанец растерянно оглянулся. В лаборатории не было ни одного стула.

—   Мы отлично побеседуем стоя,— успокоил его Ферми.— У нас ведут дискуссии даже на бегу. Отойдёмте к окну, там светлее. К тому же на подоконнике можно делать записи.

Церемонному испанцу казалась дикой научная дискуссия «на бегу». Но у него хватило такта не вводить свои порядки в чужом доме. Он даже облокотился на подоконник, чтобы показать свою способность приноравливаться к чуждой обстановке.

—   Ваше превосходительство, мне хотелось бы знать...

Ферми прервал его, любезно улыбаясь:

—   Зовите меня лучше Ферми, а не ваше превосходительство. Боюсь, мне достанется от Эмилио Сегре, если он услышит титул.— Ферми указал на физика в распахнутой рубашке, который показался посетителю приличней других.— Эмилио у нас — василиск. Когда он сердится, его взгляд убивает наповал.

Испанец нахмурился. Над ним, кажется, смеются? Он почти враждебно спросил, не может ли синьор академик объяснить, что побудило его заняться конструированием новых элементов сверх того их количества, которое строго установил сам господь, когда создавал этот мир.

Нет, никто над ним не подшучивал. Профессора Ферми радовало, что даже в Испании, до сих пор стоявшей далеко от физических наук, заинтересовались научными опытами. Человеку трудно судить, сколько господь создавал химических элементов, если он вообще когда-нибудь занимался такой нудной работой. Не будем привлекать к лабораторному стенду высшую силу, хватит нескольких лаборантов.

Испанцу не понравилось свободное высказывание Ферми о боге, оно отдавало прямым атеизмом. В газетах, впрочем, сообщали, что знаменитый физик не ходит в церковь и не соблюдает религиозных праздников. Гость не захотел развивать эту щекотливую тему. Он с недоумением осматривался.

—   Неужели вы здесь совершили ваши замечательные открытия, синьор академик? Мне думалось, ваша лаборатория несравненно богаче.

—   Пока она вполне устраивает нас.— Ферми показал на аппарат, у которого хлопотали лаборанты: — Вы видите наш нейтронный источник, синьор гость. Некоторые искусственные радиоэлементы быстро теряют активность. Бег в коридоре вызван стремлением не упустить ни одной секунды в их жизни.

—   Пишут, что вы активировали десятки элементов?

—   Да, порядочно. По количеству искусственных активностей мы далеко обогнали парижан.

—   Газеты обошло сообщение, что вам удалось создать не существующие в природе тяжёлые элементы, следующие за ураном.

Любезная улыбка на лице Ферми вдруг погасла. Только что он рассказывал о своих опытах с увлечением, сейчас он глядел настороженно, живое лицо с тонкими чертами стало отчуждённым.

—  В газетах много преувеличений.

—  Но об этом говорил Корбино, министр и декан факультета. И всем известно, что сенатор Корбино вам покровительствует, синьор профессор. Об этом тоже пишут в газетах. Такой уважаемый человек...

Ферми, с усилием согнав с лица холодок, снова приветливо улыбался.

—  Мы любим и уважаем сенатора Корбино. Он замечательный человек. Но и синьор Корбино может ошибаться. Дело в том, что при активации урана образуется несколько новых радиоактивных элементов, но количество их так мало, что мы не можем определить их химическую природу. Возможно, среди них имеются и более тяжёлые, чем уран... Возможно, синьор, но, к сожалению, точно не доказано. Кстати, я послал опровержение в газеты. Сожалею, что вам не удалось прочитать.

И Ферми так выразительно показал, что больше не собирается развивать эту тему, что гостю осталось только откланяться.

Раздражение, охватившее Ферми, когда с ним заговорили о трансурановых элементах, имело серьёзные причины. В серии блестящих опытов появились неясности. Все они были связаны со странным поведением урана.

При бомбардировке урана нейтронами образовывалось не одно, а несколько новых веществ. Среди продуктов распада обнаружили два рода атомов с периодами полураспада в 15 и 100 минут. Изучение их химических свойств показывало, что они не похожи ни на один из близких к урану известных тяжёлых элементов. Да они и не могли быть ими. Активированный уран испускал бета-электроны. Это означало, что номер активированного ядра увеличивается на единицу. Но уран, девяносто второй элемент, также и последний. За ним элементов больше нет.

Что же это могло быть?

«Рабочая гипотеза» появилась такая: удалось создать соседей урана с другой стороны, то есть не существующие в природе в естественном состоянии элементы с номерами 93 и 94. с Что тут необычного?» — с жаром доказывал Ферми своим помощникам. Они в Риме сотворили уже десятки неустойчивых ядер легче урана. Но кто доказал, что на уране кончается ядротворчество природы? Таблица Менделеева имеет начало, но где её конец? Не исключено, что им в Риме посчастливилось продолжить таблицу за уран. Это станет полностью ясно, когда они химически выделят достаточные количества таинственных веществ.