пронежность

Потом Женька сидела на кухне и пила виски, и курила, и думала. Вот так среди ночи к тебе приходит счастье, – Женька сбросила пепел на пол и всплакнула, потому что счастье было таким жалким, бледным, растерзанным. И Женька снова отхлебнула из квадратной бутылки, красными глазами уперлась в потолок, надеясь найти какие-нибудь жизнеутверждающие смыслы, но ничего кроме одиночества там не нашлось. И оно уставилось на Женьку пронзительным взглядом, а потом мягко спустилось вниз и накрыло своим белесым крылом как фатой и своей единственной ногой сжало Женькино сердечко, которое как метроном отсчитывало такты, но не сделало живой. И Женька, слушая этот «тук-тук», поняла, что она всего лишь кукла с погремушкой в груди, что ее жизнь закончилась так и не начавшись, что ничего не исправить, если только Анька не смилостивится. И Женька замотала башкой, прогоняя наваждение, вцепилась в бутылку и вливала в себя этот виски словно расплавленный свинец. И стало хорошо. И Женька размазывая слезы по точеному своему фейсу, весело раскачивалась на стуле, предаваясь воспоминаниям, не допуская мысли о своей причастности.

Это импритинг, но не любовь, – как говорил ее куратор. Просто Анька появилась в ее жизни в нужное время и в нужное время… когда Женька вылупилась из скорлупы своей женственности… и влюбилась, как утенок в первого встречного. Анька – всего лишь игра случая, на ее месте мог оказаться любой… Женька согласно кивала, но не верила. И пусть Анька казалась обычной девчонкой, которых немало рассыпано в окрестностях Питера, но именно ее любовь была так необходима Женьке. И Женька, оставаясь здравомыслящей замужней женщиной, психоаналитиком, осознавая свои фиксации, инверсии и даже контрперенос, занимаясь самоанализом и исповедуясь куратору, медленно и неуклонно проваливалась в свой до последнего времени латентный гомосексуализм.

И Женька опять приложилась к бутылке, надеясь хотя бы опьянеть, но чудовищная ясность ума разъедала мозги, и Женька, бешено раскачивалась на стуле, повторяла про себя: «сука, сука, сука, сука». Потому что это не любовь, а чей-то заказ, и если в тот раз Женька смалодушничала, то завтра обязательно прикончит Аньку… потому что любит ее больше себя самой… И Женька, оплакивая свою любовь, оттолкнула себя что есть силы от этой ненавистной планеты и, запрокидывая подбородок, неслась навстречу своей судьбе, довольно удачно ударившись затылком о каменную столешницу кухонного гарнитура.

Потом Женька смотрела на себя откуда-то сверху и хохотала, а рядом кто-то молчал, смуро наблюдая за происходящим…

Анька проснулась внезапно. Утро, солнце, мягкая постель, чистое белье, красивые интерьеры, что еще нужно для счастья? Ах да, неплохо бы еще под боком иметь родственную душу в красивом фантике. Но упаси боже от позитивистов и прочих жизнелюбцев, они как трансвеститы верят в свою исключительность, украшают себя цитатами, и вся их любовь к ближнему означает самопрезрение. Анька зевнула, потянулась и решила, что мизантропы тоже не в теме, потому что их нелюбовь – значит столько же. Тогда в чем прелесть фантика? На кой ляд тебе эта родственная душа, отношения с которой попахивают моральным инцестом. «А любовь? – размышляет Анька, счастливо щерясь, – А за что люди любят людей?» И она, не стесняясь своей наготы, поперлась на кухню, думая задать этот вопрос всезнающей подруге.

Женька валялась на полу в какой-то луже, рот открыт, руки разбросаны по всей кухне. Анька вздрогнула, но пустая бутылка расставила все по местам: подруга, уложив Аньку спать, расчувствовалась и наклюкалась до чертиков, свалилась под стол и описалась. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Валяйся сейчас Женька грудой мясных кусочков, нарубленных случайным маньяком, то Анька бы и бровью не повела, но Женька, эта абсолютная женщина, умная, чувственная, красивая и стильная, предстала вывернутой наизнанку, и Анька, ужасаясь и зажимая рот ладошкой, плакала, причастная тайне, пропитываясь Женькиной сущностью, как тампон менструальной кровью.

Потом Женька застонала, и Анька, очухавшись, схватила ее за руки и поволокла по направлению к ванной комнате. Конечно Анька верила в силу холодной воды, магию ванны-джакузи, и колдовство минеральных солей, но еще больше Анька верила писающему мальчику. Вообще, эта безделка висела на дверях их с мамочкой туалета сколько Анька себя помнит. Откуда взялся этот мальчик, Анька никогда не заморачивалась, а просто справляла свои физиологические надобности под его, мальчика, покровительством. Правда, как-то раз мамочка обмолвилась, что это не просто образчик наивного искусства, а память об одном хорошем человеке, и Анька, взглянув на мамочку с пристрастием, заключила, что этот хороший человек был к тому же ее любовником. А потом мамочка вышла замуж и писающий мальчик оказался неуместен на дверях туалета их новой квартиры, и Анька ссудила его Женьке под каким-то благовидным предлогом.