Пропащий

– Потом пантера прыгала и танцевала, а я скомандовал ей: «Сидеть!» и она села! Когда дрессировщик увидел это, он спросил: «Он укротитель, что ли?» Этот парень хотел знать. Я велел ей сесть на английском, возможно, она не понимала, что я ей говорю.

И хотя мы знали, что все в этой истории поставлено с ног на голову, справа налево и шиворот-навыворот, – все равно было смешно.

Я попросил Юджи разъяснить его комментарий об «осознанности» во сне. Он сказал:

– Не называй это осознанностью, это бодрствование.

Что бы я ни думал по этому поводу прежде, появилась новая вводная, и она взрывала все то, что, как мне казалось, я уже понял.

Мы с Американцем после обеда сидели на кухне и говорили о нем. Примерно через полчаса в дверях появился наш босоногий пожилой джентльмен. Легко перемещаясь по комнате в своих хлопающих по лодыжкам коричневых вельветовых штанах и элегантно свисающем с худеньких плеч свитере, он с улыбкой и блеском в глазах жевал хлебную палочку, делая вид, что мы его не интересуем. Конечно, он знал, что разговор шел о нем. Сев рядом, он продолжал жевать, как будто ничего не случилось, и вскоре на кухню потянулись остальные. Он так старательно изображал беззубого старика, что наш разговор как-то поблек и быстро сошел на нет. Своим присутствием он привносил столько жизни в комнату, что любой разговор становился неважным, пустым. В последнее время он часто подшучивал над собой, над жизнью, и мы смеялись, когда он, строя рожицы, изображал немощного беззубого старика, пытающегося жевать хлебную палочку.

– Что вы смеетесь? – спрашивал он, пожимая плечами.

– Юджи, ты действительно нечто!

– Где тебя носило, что ты раньше этого не понял?

Он сидел и смотрел на нас, как съевшая канарейку довольная кошка.

Когда я не ездил вместе со всеми, место начинало звучать совсем по-другому: словно кто-то незаметно поворачивал ручку громкости. Пока он был здесь, за пеленой его белого шума мир не замечался. В его отсутствие запахи сада и моря, мерцающие в вечернем воздухе, становились очень отчетливыми. Звуки тяжелых машин и голоса работников городских служб, наводящих порядок после наводнения, разносились эхом среди окружавших сад зданий. В это время года дети снова ходили в школу, а взрослые – на работу, вернувшись в город после летних отпусков. Когда Юджи был на месте, крича на Марио, требуя у «суки» горячей воды, звук его голоса словно заколдовывал все вокруг. Будучи постоянно погруженным в него, я переставал замечать все остальное.

Мир вокруг нас был фоном, вырезанной из картона картинкой. Для него он ничего не значил. Его образ жизни был возможен, лишь когда «тело представляет собой уплотненное воображение» – как это было для него. Мы представляли, что мы живем в мире, и он подыгрывал нам, никоим образом не привязываясь к реальности, которую мы воображали. Он был намеком на что-то неизвестное, но постоянно существующее. Находиться рядом с ним было все равно что жить в чистилище: можно чувствовать небо, но не иметь возможности к нему прикоснуться. И сам себе кажешься немного мертвым по сравнению с тем, насколько живым был он.

Джованни был немногословен: он наблюдал за тем, как Юджи снова балуется с кошельком Нью-Йоркерши, доставая из него бумажные деньги. Монетки он оставил…

– Не люблю звон монет, – сказал он, цитируя Рамакришну.

Джованни повернулся ко мне. Смеясь, он поднял руки вверх и сказал, пожимая плечами:

– Он постоянно чем-то занят!

Когда Нью-Йоркерша обнаружила пропажу, она с удовольствием ему подыграла. Как бы он ее ни обзывал, в их отношениях чувствовалась глубокая забота. У нее хватало здравого смысла оставаться с ним, не обращая внимания на несущественное.

Йогиня поехала назад в Штаты навестить отца. Вечером, накануне ее отлета, Юджи подбросил в наш окоп гранату. Когда встал вопрос о жилье в Гштааде, он сказал:

– Он может остановиться в ее шикарной квартире.

Она мне этого не предлагала. Всю дорогу до квартиры Аниты она отпускала едкие комментарии. Я повернулся и пошел прочь в сторону ворот, ведущих на главную дорогу. Не успел я до них дойти, как она выскочила на балкон с криками: «Луис! Говорю тебе, постой! Не уходи от меня!»

Я слышал, как повсюду стал включаться свет. Даже не сомневаюсь, что он в это время сидел в своей маленькой пещерке и улыбался. Ублюдок!

Мы прекратили ругаться только на главной улице. К моменту, когда мы достигли ее середины, оба были расстроены до крайности. Нам уже даже не важна была причина ссоры. Осознав это и согласившись, что мы так и не смогли ни к чему прийти, мы решили пойти домой. Нужно ли говорить, что в ночь перед ее отъездом мы не сомкнули глаз.