Пропавший

Хауссер поморгал. Он проснулся. Услышал сирены и почувствовал, что его что-то душит. Он попытался высвободиться, но врач из «скорой помощи» велел лежать тихо. У Хауссера не было сил сопротивляться. Он смирился и позволил закрепить на шее шину. Дал уложить свою руку в лубок и продеть в перекинутую через плечо петлю. Ему сделали укол морфина, и он провалился в накатившую тьму. Боль погрузила его в тревожные сны, пока в приоткрытые веки не брызнул резкий свет, тут он проснулся. Во рту пересохло. Тело не слушалось. Не сразу он понял, что лежит на больничной кровати. У окна стоял врач, он закрывал жалюзи. Хауссер попытался встать, но боль не позволила ему подняться. Он ощутил воротник на шее, повязки на груди, на бедре, на правой руке и на голове. Он словно превратился в мумию.

– Где я?

Врач обернулся. Щетина на щеках и усталый взгляд говорили о том, что он кончает ночную смену.

– Вы проснулись. Неплохо, учитывая, сколько в вас влили морфина.

– Который час?

Врач посмотрел на часы:

– Половина первого.

– Помогите мне встать.

Врач подошел к кровати:

– Спокойно! У вас открытый перелом черепа с громадной гематомой. Мы все утро выкачивали из вашего черепа лишнюю жидкость. Я видел пациентов, которых переехал поезд, у них было меньше травм, чем у вас. Это чудо, что вы еще живы.

– Чудо будет, если вы не поможете мне встать и останетесь после этого на работе. Вы вообще знаете, кто я такой?

– Полковник Эрхард Хауссер из службы госбезопасности, я видел ваше удостоверение. – Врач наклонился над ним и тихим голосом добавил: – Если бы я не давал клятву Гиппократа, то оставил бы жидкость у вас в черепе давить на мозг, чтобы вы превратились в овощ. Желаю скорейшего выздоровления!

С этими словами врач скрылся за дверью.

Хауссер закрыл глаза. Надо разыскать Мюллера. Чтобы тот арестовал Мидаса. Отправить его сразу в ящик. Немедленно найти телефон. Главное – сосредоточиться. Делать все постепенно, шаг за шагом. Надо подняться с кровати. Когда встану, то смогу и одеться. А одевшись, можно дойти до поста, на котором дежурит сестра и воспользоваться ее телефоном.

На то, чтобы одеться, у Хауссера ушло полтора часа. Он не стал снимать больничную рубашку. Несмотря на большую дозу морфина, тело было еще в шоковом состоянии, Хауссера трясло как в лихорадке.

– Позвоните… по этому номеру… в службу безопасности.

Молодая сестричка за барьером испуганно подняла на него глаза. Он сунул ей через стол записку и служебное удостоверение; заглянув в него, она обомлела. Она торопливо сняла трубку и набрала номер:

– Там… там не отвечают.

– Это номер службы безопасности… Кто-нибудь обязательно снимет трубку… Попробуйте еще раз.

Сестра снова набрала номер, и опять безуспешно.

– Туда сейчас названивает полгорода, это из-за демонстрации. Наверное, поэтому. Помочь вам дойти до палаты?

– Вызовите мне такси!

Под возмущенные протесты врачей травматологического отделения Хауссер в конце концов добился, чтобы его выписали и переправили в заказанное такси, – старенькая «Волга-24» уже стояла у подъезда.

По пути в центр шофер то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, словно проверяя, жив ли там еще странный пассажир. По мере приближения к Александерплац движение все замедлялось и под конец совсем заглохло в пробке. Хауссер выглянул в боковое окно. Вся мостовая кишела народом, люди ходили среди машин.

– Что происходит? – спросил Хауссер.

– Демонстрация. Все идут на Александерплац. Прямо светопреставление! Говорят, вышло миллион человек, а народу все прибывает. Там собралось все партийное руководство. Наверное, пытаются как-то пережить бурю.

– Пускай их пытаются…

Голова болела все сильнее, а сквозь головную боль слышались звуки расстроенного рояля и голос Лу Рида, монотонно выводящий «Perfect Day»[28]. Хауссер не мог бы сказать, откуда доносится песня: звучит ли она из радио или рождается у него в голове.

Под вечер они наконец подъехали к главному подъезду управления. Чугунная решетка ворот была закрыта, а за ней стояло четверо караульных с автоматами наперевес. Таксист помог Хауссеру выбраться из машины, у ворот он предъявил дежурному свое удостоверение, его впустили. На машине его подвезли к корпусу семь и проводили на второй этаж. Переступив порог, Хауссер тотчас же услышал шипящий шорох работающей машины для уничтожения документов. Группа сотрудников еле успевала загружать в четыре машины пачки бумаг. Вокруг громоздились горы бумажного конфетти. Словно наступил Судный день. Дотащившись до кабинета Штрауса, Хауссер постучал в дверь, прежде чем войти.

В кабинете его встретил Мюллер. Он вытаскивал документы из архивного шкафа и грузил их на тележку. Штрауса не было видно на месте.

– Что с вами случилось? С вами все в порядке? – спросил Мюллер.

– Сам видишь, что нет. Что ты делаешь в кабинете Штрауса?

– Подчищаю. Нам велено скрыться и не высовываться – таков приказ из Дома номер один.

– Из-за каких-то там демонстрантов в центре города?