Пропавший батальон

Любомира очнулась, медленно открыла глаза. Она лежала на лугу в зеленой сочной траве, отовсюду доносилось стрекотание кузнечиков и жужжание пчел. Любомира смотрела на небо, по которому плыли ослепительно белые, подсвеченные полуденным солнцем облака. Она так давно не смотрела на небо, что ей было даже удивительно, как хороши могут быть эти облачка, похожие на белых барашков. Вот это напоминает голову коня, а вот это – лицо. А вот и нос, глаза, рот в улыбке, исчезающая в синем небе борода. Это лицо показалось ей знакомым. Да это же вылитый батюшка! Где он сейчас? Какое-то смутное тревожное чувство леденящим дуновением коснулось ее. Любомира попыталась сесть, оперлась на здоровую руку, но почувствовала, что в ладони зажат какой-то предмет. Это был жертвенный нож ее отца, весь испачканный в запекшейся крови. Она в ужасе отбросила нож, и в этот момент воспоминания молнией пронзили Любомиру, обрушились на нее, как непосильный груз, сбивающий с ног и раздавливающий душу. Любомира схватилась за голову и закричала – нет, скорее, завыла диким печальным звериным воем. Что теперь делать? Неужели это всё сделала она? Бедный Болеслав! Что же она натворила? Слезы застлали взор девушки, но одну вещь она видела четко, даже слишком четко. Жертвенный нож, тот нож, которым она лишила жизни своего возлюбленного, – на нем до сих пор была его запекшаяся кровь. Рука сама потянулась за ножом, и Любомира со всей силы ударила себя в грудь. Она не почувствовала боли, потому что всю возможную боль она уже испытала, и это было лишь избавлением от нее. Жизнь быстро покидала тело Любомиры, впитываясь с кровью в жирную землю острова, ее породившего. Она не могла и представить, как круто изменила ее злосчастная любовь судьбы всего народа руян, да и весь ход истории. Это было ей неведомо. И пока угасающий взор не остановился окончательно, ее глаза следили за одним маленьким облачком, которое неспешно плыло по ярко-синему северному небу, постоянно меняя форму, приобретая знакомые и любимые ею черты лица молодого сельского парня с русыми волосами, широкими скулами и доброй, немного печальной улыбкой. Любомира сделала последний вздох, ей показалось, что лицо ее любого легонько подмигнуло, и она застыла навсегда в ответной улыбке белому облаку, которое продолжало плыть по небосводу, уже более не напоминая Болеслава, а вскоре стало неотличимо от сотен подобных облачков и тучек, которые нес в вышине гордый северный ветер.

32

События этих дней бесповоротно изменили ход истории руянского народа, да и всей Северной Европы. Харлунд со товарищи спешно вернулся в лагерь Вальдемара Первого, монах-посланник уединился с архиепископом и жарко рассказывал об ужасах языческих культов и расцвете колдовства на острове, после чего Абсалон публично проклял идолопоклонников, поклялся стереть с лица земли языческое капище Аркону и выжечь эту чуму огнем и мечом. Убеждать Вальдемара пойти походом на руян, которые были датчанам как кость в горле, долго не пришлось, тем более что его племянник, постоянно зажмуриваясь и мотая головой, как будто отгоняя какое-то навязчивое видение, жаждал вернуться на остров в полном вооружении, а не с жалким охотничьим кинжалом. Дяде даже пришлось успокаивать его, убеждая в необходимости подготовки атаки, в то время как Харлунд неистово настаивал на немедленном нападении, крестясь и размахивая мечом. Вальдемар заподозрил у впечатлительного племянника расстройство рассудка, но счел хорошую сечу лучшим лекарством для засидевшегося в мирном быту воина.

Вскоре сотни штурмовых ладей с вооруженными до зубов викингами отплыли к острову. Серьезного сопротивления они не встретили, заставы руян были перебиты в коротком бою. Вальдемар и Абсалон на белых скакунах вступили на славянскую землю, оруженосцы несли штандарты конунга и хоругви с ликом Христа, который безмолвно взирал печальными очами на творящиеся беззакония.